|
Тогда в полицейской среде их стали именовать по кличкам: Стан Убийца… Бородач… Одноглазый… Шли месяцы, никаких новостей не было до того дня, как один инспектор сделал открытие. В его ведении был квартал Сент Антуан, кишащий поляками. Он обратил внимание в гостинице на улице Бираг на подозрительную группу, в которой были и одноглазый мужчина, и гигант с лицом, до глаз заросшим волосами. По виду это были бедные люди. Бородатый гигант с женой снимал комнату понедельно и почти каждую ночь он давал приют нескольким соотечественникам – когда двоим, а когда пятерым. Зачастую другие поляки снимали соседний номер. – Не заняться ли вам этим делом, Мегрэ? – предложил директор уголовной полиции. А назавтра, когда дело держалось еще в тайне, газета опубликовала сообщение! Через день Мегрэ обнаружил в своей почте коряво написанное почти детским почерком и со множеством ошибок письмо на скверной бумаге, какую продают в бакалейных лавках. «Стан так просто не сдастся. Будьте осторожны. Пока вы его обезвредите, он успеет убить несколько человек». Разумеется, тогда еще не знали, кто такой Стан Убийца, но были все основания полагать, что информация об улице Бираг была правильной, поскольку убийца потрудился прислать письмо с угрозами. И это письмо не было шуткой, Мегрэ был уверен. А он, как сам говорил, «чуял» правду: у нее особый привкус мерзости. – Будьте осторожны, старина! – посоветовал ему шеф. – Избегайте поспешных задержаний. Человек, перерезавший горло шестнадцати себе подобным, не раздумывая разрядит барабан своего револьвера в тех, кто будет рядом, когда его загонят в угол. Вот почему Жанвье пришлось стать официантом в кафе напротив гостиницы «Босежур», а Люка превратился в немощного старика, дни напролет греющегося на солнышке у окна. В квартале, как обычно, бурлила жизнь, и никто не подозревал, что в любую минуту затравленный полицией человек мог открыть пальбу вокруг себя. – Господин Мегрэт, я пришел сказать вам… И перед ним возник Мишель Озеп… Его первая встреча с Мегрэ состоялась четыре дня назад. Он пришел в уголовную полицию и настаивал на том, чтобы комиссар лично принял его. Мегрэ продержал его в приемной более двух часов, но того это нисколько не смутило. Войдя в кабинет, он щелкнул каблучками и согнулся в поклоне, протягивая комиссару руку. – Мишель Озеп, бывший польский офицер, сейчас преподаватель гимнастики в Париже… – Садитесь, я вас слушаю. Поляк говорил с сильным акцентом и такой скороговоркой, что порой было трудно уследить за ходом его мыслей. Он объяснял, что родом он из очень хорошей семьи, что уехал из Польши по причине интимного характера – намекая на то, что был любовником жены своего полковника! – и что пребывает в отчаянии, так как не может привыкнуть к полунищенской жизни. – Вы меня понимаете, господин Мегрэт (он так и произносил – Мегрэт)… Я дворянин… А здесь я даю уроки гимнастики некультурным и невоспитанным людям… Я беден… И я решил покончить с собой… Сначала Мегрэ подумал: «Сумасшедший!» Ведь на набережной Орфевр привыкли к посетителям такого рода: немало свихнувшихся испытывает потребность приходить сюда поведать свою тайну. – Три недели назад я было попытался… Я бросился в Сену с Аустерлицкого моста, но агенты речной полиции меня заметили и вытащили из воды… Под каким то предлогом Мегрэ отлучился в соседнюю комнату, позвонил в речную полицию и удостоверился, что это правда. – Потом неделю спустя я решил отравиться осветительным газом, но пришел почтальон с письмом и открыл дверь… Еще звонок в комиссариат по месту жительства. И это оказалось правдой! – Я в самом деле не хочу жить, понимаете? Мое существование теперь бессмысленно. |
