— Ну, во-первых, вы должны себе уяснить, что про эту страну вообще никто толком ничего не знает. Слишком уж много тут всего происходит. Четыре временных пояса, представляете? Одни люди проснулись, другие уже спать ложатся. И никто не сидит на месте. Ритм жизни такой, что традиций практически не существует — не успевают сформироваться. Сейчас заканчивается индустриальный век — дымный, отравленный, опасный для здоровья. На смену ему приходит век информации, стерильный, сухой, роботизированный. Промышленный север в упадке, опустевшие фабрики и заводы торчат гнилыми зубами, уродуя ландшафт, а молодежь, у которой появилась масса времени для досуга, тянется к югу и солнцу. Что будет дальше, никто не знает. Мое личное мнение: вся эта суетня и беготня не прекратится никогда.

— Что ж, лаконично и при этом очень познавательно. Президент улыбнулся.

— Собственно, это цитата из моей вчерашней речи в Конгрессе. Далее — о наркотиках. Это наша проблема номер один. Не знаю, по какой причине, но пагубная страсть к этим вредоносным химическим стимуляторам разрастается буквально не по дням, а по часам. Какой позор для нашей великой страны! Ведь она предоставляет шанс каждому, кто не боится трудностей! Учитывая обстановку, сложившуюся в городских гетто, первоочередная задача правительства — всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами предотвратить надвигающуюся катастрофу. И этого мало! От обороны мы должны перейти в контрнаступление, нанести удар по торговцам этой отравой и их зарубежным поставщикам! Истребим наркотическую заразу!

Казалось, оратор выступает не перед двумя джентльменами преклонных лет, а перед огромным залом.

— Тебе задали простой вопрос, а ты несешь какую-то риторическую дребедень, — одернул его мистер Смит. — Скажи-ка лучше вот что, только честно, уговор? Президент покосился в сторону настенных часов и кивнул:

— Железно.

— А? — не понял Смит.

— Я говорю, спрашивайте.

— Понятно… Кто речь-то писал? Ты сам? Отсмеявшись, президент сказал:

— Конечно нет. Человек в моем положении — если у него мозги на месте — сам ничего не пишет. Времени нет. Это Арнольд Головкер написал, второй спичрайтер. Первый, Зевс Шустер, к сожалению, приболел — у него тонзиллит. Арни тоже в принципе ничего, но уж больно интеллектуальный для моего имиджа.

— Для чего?

Президент снова посмотрел на часы и, кажется, остался доволен.

— Сейчас без работы над имиджем нельзя. Имидж определяет все — в политике, в религии, везде. Вот я вам дам один совет, только не обижайтесь, ладно? Вам в смысле имиджа есть над чем потрудиться. Не проработан он у вас. Понимаете, американцам не понравится, что Бог такой… упитанный. Старый — еще куда ни шло. Долголетие, практический опыт и все такое. Но лицо хорошо бы посимпатичней и хламиду пошикарней, от хорошего кутюрье. Пальцы должны быть тонкие, с маникюром, а над головой дать подсветку — чуть-чуть. Чтобы как на картинках в Библии.

— Что-нибудь в этом роде?

Старик сконцентрировался и прямо на глазах превратился в существо неземной красоты, точно сошедшее с церковного витража эпохи декаданса: два перста подняты в благословении; кукольное личико не выражает ничего, кроме абстрактной торжественности; одеяние переливается лазурью, золотом, пурпуром и кое-где по краям ядовитой прозеленью; седые локоны озарены дивным сиянием.

Президент дрогнувшим голосом спросил:

— Кто это?

— Бесполезно, — вздохнул Старик, принимая прежний облик. — Долго так не продержишься. Надо быть самим собой.

Побагровевший президент приложил ко лбу слегка дрожащие пальцы.