| Подобная тотальность казалась мне долгие годы желанной целью, вот в чем мое несчастье. Я представлял собою весьма своеобразный механизм, запрограммированный на тотальную, всеразрушающую аналитичность. Но не для таких зрителей создавали свои картины Старые мастера, не для таких слушателей писали свою музыку великие композиторы и не для таких читателей сочиняли свои книги великие писатели, нет, не для таких; никто из них никогда не создал бы, не написал бы, не сочинил бы ничего великого для такого человека, как я, сказал Регер. Искусство не предназначено для тотального, исчерпывающего восприятия, будь то рассматривание картины, слушание музыки или чтение книги. Искусство рассчитано на духовно-неразвитую часть человечества, на людей обычных и заурядных, я бы сказал — искусство рассчитано прежде всего на легковерного обывателя. Каким бы прославленным ни было произведение архитектуры, оно может быть, именно потому, что считается великим, — буквально на глазах скукоживается и превращается в нечто смехотворное, если взглянуть на великое произведение архитектуры критически, как это делаю я, сказал Регер. Я много путешествовал, чтобы воочию увидеть знаменитые архитектурные памятники; прежде всего объездил, разумеется, Италию, потом Грецию, затем Испанию, однако любой собор скукоживался под моим взглядом и превращался в беспомощную, смехотворную попытку противопоставить настоящим небесам что-то вроде искусственного неба, причем каждый новый собор был еще более помпезной попыткой сотворить искусственное небо, каждый следующий храм претендовал на еще большее великолепие, однако всякий раз получалось лишь нечто беспомощное и жалкое. Естественно, я посетил и все крупнейшие музеи, не только европейские, осмотрел их экспозиции, внимательно изучил их, и, поверьте, вскоре мне стало казаться, будто все музеи хранят в своих стенах явно беспомощные, явно бездарные, явно неудачные и явно дилетантские произведения; музеи отдали себя во власть сплошной бездарности и сплошного дилетантизма, сказал он вчера; зайдите в любой музей, начните внимательно рассматривать, изучать его, и вы увидите там сплошное убожество, дилетантство и бездарность. Боже мой, сказал Регер, ведь что касается Старых мастеров, то Прадо является, бесспорно, самым значительным музеем мира, однако каждый раз, когда я сижу напротив него в Рице и пью чай, мне приходит в голову, что даже в Прадо собраны абсолютно несостоятельные полотна, здесь царят по существу те же бездарность, убожество и дилетантство. Порою тот или иной художник становится модным, тогда его слава искусственно раздувается, его делают всемирно знаменитым; однако непременно находится человек с неподкупным умом, он вонзает свой критический взгляд в эту дутую всемирную знаменитость, и она лопается, точно мыльный пузырь, превращается в ничто так же внезапно, как возникла, сказал Регер. Веласкес, Рембрандт, Джорджоне, Бах, Гендель, Моцарт, Гёте, сказал он, или Паскаль и Вольтер — все это дутые величины. Например, Адальберт Штифтер, которого почитал настолько, что это граничило с идолопоклонничеством, сказал вчера Регер, при ближайшем рассмотрении оказался весьма посредственным писателем, подобно тому как Брукнер, если в него вслушаться повнимательнее, оказывается довольно слабым, а то и вовсе скверным композитором. У Штифтера кошмарный стиль, он и в грамматическом отношении не выдерживает никакой критики; Брукнер же опьяняет себя диким хаосом звуков, подростковым религиозным экстазом, сохранившимся у него до глубокой старости. Я чтил Штифтера долгие годы, не удосуживаясь заняться им основательно, всерьез. Когда же год назад я занялся им основательно и всерьез, то не поверил своим глазам. Такого беспомощного, безграмотного немецкого или, если угодно, австрийского языка я не встречал за всю свою сознательную жизнь, а ведь Штифтера превозносят сегодня именно за его ясную, отточенную прозу. Но прозу IIIтифтера нельзя назвать ни ясной, ни отточенной, она напичкана весьма туманными и неудачными сентенциями, ее образы слишком приблизительны; я действительно поражен тем, что сей провинциальный дилетант, хотя и дослужившийся в Верхней Австрии до чина школьного советника, сделался ныне столь модным автором, причем он пользуется авторитетом среди молодых и одаренных писателей. |
