| Но прозу IIIтифтера нельзя назвать ни ясной, ни отточенной, она напичкана весьма туманными и неудачными сентенциями, ее образы слишком приблизительны; я действительно поражен тем, что сей провинциальный дилетант, хотя и дослужившийся в Верхней Австрии до чина школьного советника, сделался ныне столь модным автором, причем он пользуется авторитетом среди молодых и одаренных писателей. По-моему, молодые люди попросту никогда толком не читали Штифтера, а поклоняются ему слепо, знают Штифтера понаслышке, никогда не изучали его всерьез, как это сделал я. Год назад, когда я по-настоящему прочитал Штифтера, который слывет ныне классиком, мне стало жутко от мысли, что когда-то я и сам высоко чтил, даже обожал эту бездарность. Ведь я познакомился с книгами Штифтера в ранней юности, мои впечатления держались на тех давних воспоминаниях. Я читал его в двенадцатилетнем возрасте, а потом в шестнадцатилетнем возрасте, когда сознание весьма некритично. Позднее я уже не перепроверял своих впечатлении. Штифтер ужасно многословен, стиль его примитивен, а главное — неряшлив; он, пожалуй, самый скучный и фальшивый немецкий писатель. Пресловутая отточенность, ясность и четкость штифтовской прозы на самом деле оборачивается бесформенностью, беспомощностью, я бы даже сказал — стилистической безответственностью; его проза отличается той мещанской сентиментальностью и дряблостью, от которых - достаточно вспомнить роман Витико или повесть Записки моего прадеда — прямо-таки тошно становится. Например, в повести Записки моего прадеда с первых же строк очевидна наивная попытка выдать нудную, сентиментальную, пресную писанину за серьезное прозаическое произведение, хотя на поверку перед нами не что иное, как примитивное рукоделие заурядного обывателя из Линца. Да и мыслимо ли, чтобы захолустье вроде Линца, которое оставалось таковым со времен Кеплера, провинциальная дыра с оперой, где не умеют петь, с театром, где не умеют играть, с художниками, которые не умеют рисовать, и с писателями, которые не умеют писать, вдруг разродилась бы гением. Штифтера называют гением, но он далеко не гений; в жизни он закомплексованный обыватель, да и в литературе он такой же закомплексованный, косный обыватель; этот провинциальный учителишка не удовлетворяет простейшим требованиям к языку, не говоря уж о способности создать подлинное произведение искусства, сказал Регер. Короче, Штифтер стал едва ли не самым большим эстетическим разочарованием в моей жизни. Он фальшивит каждой четвертой, если не третьей фразой, каждой третьей, если не каждой второй метафорой; его проза несостоятельна; что же до ума, который должен присутствовать в прозе, то и его следует в лучшем случае оценить как весьма заурядный. Штифтер — самый непоэтичный или даже антипоэтичный из всех писателей, к тому же у него начисто отсутствует воображение. Тот факт, что Штифтер на склоне жизни покончил с собой, не отменяет его заурядности. Вряд ли был на свете писатель столь же беспомощный, узколобый, косный, но одновременно столь же всемирно известный, как Штифтер. С Антоном Брукнером дело обстоит точно так же; сверх меры богобоязненный, сверх меры ревностный католик, он переехал из Верхней Австрии в Вену, чтобы всецело отдать себя служению императору и Богу. Нет, и Брукнер гением не был. Его творческие потуги смехотворны, его музыка темна и беспомощна, как и проза Штифтера. Однако если Штифтер, строго говоря, интересен сегодня, пожалуй, лишь литературоведам, то музыка Брукнера трогает многих людей до глубины души. Брукнеровские музыкальные излияния покорили весь мир; можно сказать, что напыщенная сентиментальность празднует в творчестве Брукнера подлинный триумф. Брукнер так же неряшлив в своих сочинениях, как Штифтер в своих. Их искусство слишком богоугодно и этим опасно. Вот Кеплер был человеком воистину замечательным, зато и родом он не из Верхней Австрии, а из Вюртемберга, сказал вчера Регер; творческое наследие Адальберта Штифтера и Антона Брукнера оказалось в сущности лишь литературной и музыкальной макулатурой. |
