| Кстати говоря, австриец — всегда неудачник, и он глубоко сознает это, заметил Регер. Тут кроется причина многих его пороков, особенно слабохарактерности, ибо главный из пороков австрийца — его слабохарактерность. Зато этим своим качеством австриец и оказывается интересней других, сказал Регер. По его словам, австрийцы самый интересный народ среди всех европейцев, ибо у австрийцев есть все, что отличает прочих европейцев, а вдобавок австриец еще и слабохарактерен. Австриец интересен тем, что он с самого рождения наделяется всеми чертами остальных европейцев, но вдобавок еще и особенным, естественным качеством — своей слабохарактерностью. Проводя всю жизнь в Австрии, мы не замечаем подлинную натуру австрийца, но, когда возвращаешься сюда после долгого отсутствия, как, например, я при моем возвращении из Лондона, яснее видишь австрийца со стороны, тут уж он нас не обманет. Хотя, вообще австриец — гениальный обманщик, прирожденный лицедей, который все превращает в спектакль, сказал Регер; австриец никогда не бывает искренен, это также характернейшая его черта. Австрийцев любят во всем мире, по крайней мере, до сих пор австриец был, так сказать, всеобщим любимцем именно потому, что он интереснее прочих европейцев, но вместе с тем он и опаснее всех остальных. Видимо, австриец вообще самый опасный человек, он опаснее немца, опаснее любого другого европейца, а уж в политическом отношении австриец поистине опаснее всех, история убедительно это доказала — ведь австрийцы не раз приносили беду Европе да и всему миру. Поэтому каким бы интересным и оригинальным ни казался австриец, он всегда либо отъявленный нацист, либо закоснелый католик, и его ни в коем случае нельзя допускать к политическому кормилу власти, ибо австриец, дорвавшись до кормила власти, непременно пустит всех на дно. Тут Регер вновь пожаловался на бессонную ночь и на душевное беспокойство, вызванное непрекращающимися политическими скандалами. С самого раннего утра меня томила нынче одна мысль, сказал он: сегодня ты встретишь в Художественно-историческом музее Атцбахера, чтобы сделать ему одно предложение, хотя знаешь сам, что оно безумно, однако оно все-таки состоится. Это смешно и ужасно, сказал Регер. В течение двух месяцев после смерти жены Регер не покидал своей квартиры на Зингерштрассе, целых года после смерти жены он никого не хотел видеть. Все это время его обслуживала экономка, грубая и страшная женщина; за полгода он ни разу не побывал в Художественно-историческом музее, куда прежде десятилетиями ходил с женой через день. Экономка готовила ему еду, стирала, но относилась к своим обязанностям, как не раз повторял Регер, с удручающей халатностью, не запуская, впрочем, хозяйство Регера окончательно. Когда человек внезапно остается совсем один, то он быстро опускается, сказал Регер; по его словам, первые месяцы он не ел ничего, кроме манки, так как из-за плохих зубов не мог разжевать ни мяса, ни овощей. Квартира на Зингерштрассе затихла и опустела, так охарактеризовал ее Регер, когда я впервые после смерти жены встретил его в Амбассадоре, исхудавшего и бледного; он почти все время молчал, опираясь на свою трость, развязанные шнурки ботинок волочились по полу, из-под брючин выглядывали теплые кальсоны. Когда теряешь самого близкого человека, то не хочется жить дальше, сказал он тогда в Амбассадоре, но надо продолжать жить, раз уж нам не хватает мужества для самоубийства; мы обещаем у открытой могилы любимого человека, что вскоре отправимся следом, но проходит полгода, а мы все еще живы, потому что победил страх, сказал Регер тогда в Амбассадоре. По тогдашним словам Регера, его жене исполнилось восемьдесят семь лет, но она вполне могла бы прожить больше ста лет, если бы не упала на улице. В ее смерти повинны муниципалитет Вены, австрийское правительство и католическая церковь сказал тогда Регер; если бы муниципалитет Beны, который отвечает за состояние улиц, распорядился бы посыпать песком тротуары на подходах к Художественно-историческому музею, моя жена не поскользнулась бы; если бы Художественно-исторический музей, который принадлежит государству и подотчетен правительству, вызвал бы «скорую помощь» сразу, а не спустя полчаса, то моя жена не оказалась бы лишь через час в принадлежащей католической церкви Больнице братьев милосердия, где хирурги запороли операцию, сказал Регер тогда в Амбассадоре. |
