Дина Рубина. Старые повести о любви
Чужие подъезды
У Ильи был дом, где все друг друга очень любили, но никто никого не уважал.
Так уж повелось с незапамятных лет. Натуры у домашних были широкие и шумливые, а площадь квартиры тесноватая – две комнатушки и кухонька, так что развернуться вширь и не наступить на чье-то самолюбие было мудрено.
Давным-давно одна такая натура не выдержала, ей показалось, что остальные занимают места больше, чем положено, и с тех пор мать Ильи каждый месяц получала по почте переводы. Даже сейчас, когда самому Илье уже за тридцать или, как иногда в сердцах говорит мать, – под сорок, нет-нет да мелькал в почтовом ящике корешок перевода.
– Дылда, – говорила тогда мать Илье, – посмотри-ка, дитятко небритое, опять старый ле-ший на тебя алименты прислал.
– Эх, Семен, Семен... – вздыхала тогда бабаня. Мать по этому поводу уже лет пятнадцать не вздыхала. Для вздохов у нее давно подоспел другой объект – Илья.
Илья, считала мать, получился непутевым. Он не оправдал того, что должен был оправдать, и не достиг того, чего должен был достигнуть, судя по сочинениям, писанным в десятом классе. Сочинения мать берегла и прибегала к ним в критических ситуациях, когда Илью требовалось «донять». Донять его было нелегко, но иногда это удавалось, и тоненькая пачка сочинений разлеталась по комнате, подобно стае птиц, опустившихся с небес на болото.
Расшвыряв тетрадки, Илья хлопал дверью и исчезал дня на три. В квартире на полчаса во-царялась горестная тишина и шелест тетрадок, подбираемых матерью.
– Он мог стать человеком, – глядя мимо пригорюнившейся бабки, говорила мать, – у него прекрасное чувство слова, у него есть стиль, это очень редко, когда писатель может похвастаться стилем, он должен был работать над собой, посмотри, мама, как он писал в десятом классе: «В черном маслянистом пруду неторопливо плыл лебедь с восклицательной шеей...»
Бабаня плохо разбиралась в лебедях, но полностью доверяла своей дочери, отбарабанив-шей в школе тридцать пять лет.
Илью бабаня любила слепой неистовой любовью, и эта бешеная любовь не давала ей по-нять, почему вести рубрику «О том, о сем» в «вечерке» менее престижно, нежели писать хоро-шим стилем о лебедях.
Внук назывался звучным словом «журналист», был со всеми на «ты» и ничего не брал себе в голову.
– Ты, бабань, слушай, – доверительно советовал он ей, – допускай все до лифчика, а в сердце пусть не идет. Поняла?
Внук был стержнем и смыслом ее жизни, она безоговорочно принимала и его дрянные си-ние штаны под названием «джинсы», и вечный беспорядок в его сквозняковой жизни, и идиот-ские словечки, и полуночные нетрезвые появления. Бабане страстно хотелось только одного: чтобы Илья был здоров и женился на хорошей девушке.
Чтобы Илья забыл, наконец, Наташу...
В то, что он даже спустя десять лет любит Наташу, бабаня верила свято, и ничто не могло поколебать ее неистребимую веру в благородное и самоотверженное сердце внука.
– Кого он любит? – насмешливо и горько спрашивала мать, и дешевая папироска – неис-требимая военная привычка, – гуляла из правого угла ее рта в левый. – Никого он не любит!
Мать была не права. Наташа Илье, конечно, нравилась. Можно даже сказать, она устраива-ла его во всех отношениях: была ненавязчива, отходчива, неглупа. За те три года, что они встре-чались, никто из приятелей не был Илье ближе, и никому не хотелось рассказать о себе так мно-го, как Наташе. Пожалуй, еще год-два и Илья вздумал бы жениться на ней. Но Наташа не дождалась этого дня и вышла замуж за какого-то аспиранта.
Произошло это как раз в то лето, когда Илья укатил в молодежный лагерь на Черном море. Думали сначала поехать вместе, но в последнюю неделю они рассорились, Наташа помрачнела, задумалась и свою путевку сдала.
|
