|
Эти небесные лужи перемеща-лись, меняли очертания, толпились, расползались... Вообще, вверху было неблагополучно. Илья с Наташей остановились под навесом автобусной остановки. На мокрую скамейку садиться было несподручно. Вообще, все вокруг было не приспособ-лено для таких неожиданных встреч. Наташа молча смотрела на Илью, к властно-страдальческому выражению ее губ прибавилось вопросительное выражение глаз. Она глядела, словно хотела дознаться, зачем Илья встретился ей снова. Назойливый мальчик в красной кур-точке почему-то не отставал от них. – Мальчик, – сказал Илья, – иди домой, что ты здесь вертишься? – Это мой, – тихо улыбаясь, сказала Наташа. – Это старший, а есть еще младший, четыре года. – Молодец! – сказал Илья непонятно кому – то ли мальчику, то ли самой Наташе. Впрочем, он и сам не понимал сейчас, что и зачем говорит. Он неотрывно на нее смотрел. – Ты все там же? – спросила она. – Я Егора на днях встретила, он рассказывал. – Да! – оживленно подтвердил Илья. – Я верен своей рубрике «О том, о сем». И если ты солишь огурцы по газетному рецепту, то знай, что... – Я не солю, – мягко улыбнувшись, перебила его Наташа, – на огурцы времени не хватает. От работы голова пухнет. – А у меня не пухнет! – вызывающе весело сказал он. – Ты же знаешь, я к своей голове от-ношусь с нежностью. Она вдруг без улыбки взглянула на него. – Да, знаю, – и взяла сына за руку. – Ну, прощай. Всего тебе... – Подожди! – воскликнул он, почему-то испугавшись, что Наташа уходит, но, увидев ее вопросительный взгляд, осекся: – Я... хотел... Давай, что ли, провожу. – А мы рядом, вон, в третьем подъезде. – Наташа кивнула в сторону дома. – Маме и бабане привет, – и отойдя уже на несколько шагов, негромко сказала мальчику: – Накинь капюшон, Илюша... – Что?! – тихо спросил самого себя Илья, глядя им вслед, хотя почти сразу понял, что это имя ее сына. Они вошли в подъезд, а Илья опустился на мокрую скамейку и долго сидел так, не ощущая тяжелой намокшей куртки на себе, мелких злых дождинок, бегущих по лицу. Сидел, безучастно глядя на останавливающиеся автобусы, словно именем обыкновенного мальчика, в обыкновен-ной красной курточке можно было ударить так больно взрослого человека. Бабаня и Валя шили из голубого ситца наволочки на подушки. Телевизор изображал Со-фию Ротару, поэтому, как вошел Илья, не слышали. Когда же увидели его – мокрого и немого, как пень, бабка прямо ахнула, а мать на всякий случай сказала: – Ну, прямо – тезка Репин, «Не ждали». – Но насторожилась. Илья молча раздевался. Напряжение возрастало. – Что случилось? – крикнула бабаня. – Ничего не случилось, – сказала мать, нагнетая напряжение. – Что с ним может случиться? Наверное, в лужу свалился. Илья молчал. Он снял мокрые грязные туфли и стал кропотливо и как-то заторможенно ис-кать под тумбочкой тапки. – Ты быстро управился, – продолжала забияка-мать. – А, может, квартал кончился? – Валя, уймись! – крикнула бабаня. Она бросилась помогать внуку искать тапочки. – Анжела дала ему отставку! – торжественно провозгласила неуемная Валя. Тапочки, оказывается, стояли там, где им было место стоять от сотворения мира, и этот не-ожиданный порядок вывел Илью из странного мокрого отупения. Он прошел в комнату, смеж-ную со столовой и, остановившись в дверях, тихо сказал: – Убедительная просьба – оставить меня на сегодня в покое... – и бесшумно затворил за со-бой дверь. * * * Он лежал в темноте на куцем бабкином диванчике и занимался совершенно новым для не-го делом – пытался разобраться в себе самом. |
