– Мы сумели кое-как скрыть последствия, князь, однако это вовсе не значит, что их не было. Казна почти опустела, и даже колонии в Африке и Новом Свете выжаты до капли. Знаю, кое-кто – возможно, даже из тех, кто присутствует сейчас здесь, – Жозеф сердито сверкнул глазами в сторону герцогини, – непременно пожелает упрекнуть меня в нерешительности, а то и в трусости, но уж поверьте – это не так. Я просто осторожен! Моя страна уже искупалась в крови революции полтора века назад – и, видит Бог, я сделаю все, чтобы этого не случилось снова!

– Революция? Это вам определенно не грозит… теперь. – Я пожал плечами. – Верните Лотарингию и Эльзас домой – и народ будет носить вас на руках.

– Может, и так. Но только до того дня, пока в Париж не вернутся вагоны, полные раненых и убитых. Пока матери не начнут хоронить своих детей. Уверяю вас, князь, – Жозеф сжал в кулак короткие пальцы, – пылкая любовь нации едва ли продлится многим дольше того дня, когда на французскую землю упадет первый снаряд из немецких пушек. И вряд ли вы сможете пообещать мне, что этого не случится.

Скуление его величества понемногу начинало раздражать – и, вероятно, не только меня… хотя на его месте любой политик наверняка вел бы себя точно так же: долго и буквально с пеной у рта доказывал, что для его страны война будет фактически равносильна гибели. Чтобы иметь солидный повод отказать в союзе, требовать месяц или два на размышление, тем самым подольше сохранив нейтралитет – а скорее просто выторговать условия получше.

– Пообещать? Разумеется, не могу, – отозвался я. – Ни я, ни мсье Оболенский, ни мой император, ни даже сам Господь Бог. Мы предлагаем вам союз в войне, а не партию в преферанс. А война, как известно, никогда не обходится без потерь.

– И эта будет страшнее любой, что когда-либо видел мир! – Жозеф замахнулся – и, похоже, еле удержался, чтобы не врезать кулаком по столу. – В руках Рейха поистине ужасающие технологии, перед которыми бессильна даже магия Одаренных… Думаю, вы знаете, о чем я говорю, князь.

– К сожалению, – кивнул я, – ваше величество.

– И если бы речь шла только об этом. – Жозеф вновь скорчил скорбную мину. – Современное оружие, аэропланы, бронированные машины – панцеры и численность армии, которую я еще полгода назад назвал бы немыслимой. Но что куда страшнее – Рейх каким-то образом смог сделать подготовку в войне почти незаметной для всего мира! Вы ведь понимаете, что это значит, князь?

– Понимаю. Но никак не могу понять другое: – Я облокотился на стол и подался вперед. – Что это, в сущности, меняет, ваше величество? Думаю, для всех собравшихся здесь очевидно, что у Капривы могут быть союзники, о которых нам только предстоит узнать: промышленники, банкиры, монархи, наши же люди – кто угодно. И что на самом деле германскому Рейху, возможно, отведена лишь роль стального кулака, первого удара, а за ним непременно последует второй и третий. И военное противостояние с Россией – лишь начало событий, которым суждено изменить карту Европы раз и навсегда.

– Князь! – прошипел Оболенский. – Я бы не…

– Я не стану спорить – силы врага куда масштабнее, чем мы можем себе представить. И даже допускаю, что некто решил перекроить сам мировой порядок так, чтобы в нем вообще не осталось место Одаренной аристократии. – Я понимал, что вот-вот наору на самого французского императора, однако остановиться уже не мог. – Но вам-то какая разница?! Война уже началась, и мы теперь в одной лодке. Всем нам не досталось волшебного билета в новую жизнь – иначе мы не сидели бы здесь вместе, разве не так? Или у вашего величества есть основания полагать, что неведомые заговорщики уничтожат Россию – но по каким-то причинам решат пощадить Францию и ее монарха? Если так – я бы хотел их услышать.