Снова помолчав, она заговорила тише:

— Когда наши взгляды встретились, его член выскользнул из моего рта. Он посмотрел вниз — член был уже сморщившимся. Я боялась отвести взгляд. Замерла, зажатая между стеной и Ренсоном, смотрела на его член. Он становился все меньше, пугая меня. Я все еще смотрела, когда Ренсом ударил меня. Я была ошеломлена, глаза заволокло слезами. Он снова ударил, посмотрел на свой член, снова ударил и опять посмотрел на свой член. Как будто от этих ударов он мог сделаться твердым. Крутанувшись, я выскользнула, комната вдруг показалась мне черной. Я поползла к кофейному столику. Все еще слышался голос Лауры, рассказывавшей, что они делали с ней. Этот голос заставил меня ползти проворнее. Когда оглянулась, он все еще смотрел на свой член. — В ее голосе послышалось изумление. — По его лицу текли слезы. Это остановило меня. Я встала на колени у кофейного столика, голая, и смотрела, как он плачет. Потом он увидел меня.

У Марии был остановившийся взгляд, казалось, она смотрела не на Пэйджита, а на Марка Ренсома.

— Ярость от унижения появилась в его глазах. Он смотрел на меня как зверь, с лицом, красным от ярости, брюки вокруг лодыжек. И не мог говорить от ненависти. Потом направился ко мне. Его брюки по-прежнему были приспущены, и двигался он какими-то рывками, почти звериными, как будто неудача лишила его всего, что было в нем человеческого. Потом снова поднял руку. — Ее голос наполнился внутренней силой. — Что-то первобытное было в этом — отсутствие всякого сдерживающего начала. Прежде он бил меня, чтобы снова стал твердым его член. Теперь собирался уничтожить. Взглянув друг на друга, мы оба поняли это. Я схватила свою сумочку…

Она проглотила комок, застрявший в горле: в тишине Пэйджит ясно представил тот взрывоопасный момент, когда патология Ренсома породила в Марии желание выжить.

— Мои пальцы одеревенели, я едва смогла вынуть пистолет. Когда я повернулась к нему с пистолетом в руке, все еще трясясь, он был футах в шести от меня. Глаза его расширились. — Она помолчала, вспоминая. — На мгновение он даже остановился. Потом снова пошел на меня. Он был до такой степени взбешен, что для него не существовало ничего, кроме стремления добраться до меня.

Ее речь стала отрывистой.

— Я все еще стояла на коленях. «Стой», — крикнула я. Он не остановился. Теперь он был уже в четырех футах. А я все не могла выстрелить. — Ее глаза закрылись. — Потом он назвал меня никудышной кошелкой. И сразу же во мне вспыхнула такая ненависть! Может быть, я как-нибудь смогла бы противиться ему — брюки мешали ему двигаться быстро. Может быть, я могла выстрелить в ногу. И ничего бы не было. — Замолчав, Мария покачала головой. — Но это надругательство, эти оскорбительные слова — все это сделало меня такой же, как он сам.

Помолчав снова, она произнесла медленно и отчетливо:

— Единственное, чего я хотела, — убить Марка Ренсома. Мои руки перестали трястись. Он был в четырех футах от меня, когда я выстрелила ему в сердце.

От спокойствия в ее голосе Пэйджиту стало не по себе. Она смотрела мимо него.

— Он не упал, а остановился. Его глаза сделались невидящими. Опустился на пол. Лицо стало печальным, немного озадаченным. Потом он скрючился на полу. На его глаза снова навернулись слезы. Последнее, что он делал, — бормотал единственное слово. — Изумление было в голосе Марии. — «Лаура». Он шептал имя «Лаура». Ни кровинки не было в его лице. Я знала, что он умер раньше, чем упал на спину.