Но вдруг затихнет все, и вместе с представленьем

Мученья новые начнутся для тебя.

Ты с трепетом глядишь на каждого актера...

Недаром за себя боишься и за них.

Тот выйти опоздал, тот скушал целый стих.

А здесь другой, отстать не смея от суфлера,

Без точки с запятой не скажет ничего.

Терпи, Людмил! Терпи, а более всего

Показывать не смей ни гнева, ни досады.

Но вот уж наступил желанный час награды:

Могущество свое доказывать любя,

Партер шумит, кричит и требует тебя.

Все эти вызовы между собой похожи:

С приличной скромностью, согнувшись весь в кольцо,

Приятелям своим покажешь ты из ложи

Давно уже для них знакомое лицо –

Доволен, счастлив ты! Не спорю я с тобою,

Но знаешь ли, какой ужасною ценою

За этот счастья миг ты должен заплатить?

Жрец истины святой, всегдашний бич порока,

Поэт комический льстецом не может быть,

И если не успел хорошего урока

Он дать насмешникам, надменным богачам,

Иль, кистью верною изображая нам

Бесстыдного ханжи смиренную личину,

Не смел сорвать с него обманчивый наряд,

Не смел сказать в глаза большому господину,

Что гордость есть порок, что славных предков ряд

Без собственных заслуг да тайны уваженья

Есть для него и стыд и поношенье;

Коль хитрость и обман, злословье и вражда

Судью не строгого найдут в тебе – тогда

Напрасно ты себя поэтом называешь;

Но если ты сей долг священный исполняешь

И смело обличать порок везде готов,

То знай, мой друг: полки бесчисленных врагов

Восстанут на тебя всеобщим ополченьем,

Весь ум свой изострят над бедным сочиненьем,

Найдут погрешности, не сыщут в нем красот

И, чтоб верней убить едва возникший гений,

Творение твое, прекрасный, зрелый плод

Ужаснейших трудов, глубоких размышлений,

О, стыд, с каким нибудь посланием сравнят!

Проснется клевета – зоилы зашипят.

Тогда, при помощи услужливых журналов,

Презренная толпа новейших ювеналов,

Тяжелых, как свинец, педантов и вралей,

И, словом, сборище парнасских всех шмелей,

Как туча над тобой разверзнется и грянет;

Под тяжким, желчью их напитанным пером

Твой юный, свежий лавр безвременно завянет.

И ты, Людмил, поверь, согласен будешь в том,

Что лучше век не быть комическим поэтом,

Без славы умереть, чем сделаться предметом

Злословья, и клевет, и злобных эпиграмм.

Ты хочешь мне сказать: – Я знаю это сам,

Поэтам истинным прилична ль боязливость?

Что значит в их глазах врагов пристрастный суд? –

И рано ль, поздно ли, а верность, справедливость

Таланту твоему потомки отдадут:

Забвение твоим не может быть уделом;

Оставя за собой в твоем полете смелом

Ничтожных всех певцов, театр украсив наш,

Творения свои векам ты передашь! –

Прекрасно, милый мой! Большое утешенье,

Награда лестная – всю жизнь терпя гоненье,

По смерти быть в чести! Не лучше ли хотеть,

Безвестный кончив век, спокойно умереть,

Чем жертвой вечной быть интриг и вероломства?

К чему нам льстить себя бессмертия мечтой?

Что слава мне тогда и что мне до потомства,

Когда в сырой земле и прах истлеет мой!

Что нужды мне, что свет и лживый и коварный

Раскается тогда в суждении своем?

Нет, нет! Людмил! Оставь сей труд неблагодарный!

Коль славным хочешь быть, ступай иным путем:

Известность не всегда подруга дарованья!

Будь лириком, мой друг, примись ка за посланья

Писателей, друзей хвалить не уставай!

Хороших – потому, что их хвалить не стыдно,

Дурных же – для того, чтоб не было обидно;

Описывай пиры, а чаще их давай!

А так как здравый смысл давно уже не в моде,

То можешь иногда писать и в мрачном роде.