Есть некая пора…

* * *

Есть некая пора, когда

 ход времени спрямлен,

 и вечно ясен горизонт,

 и тих любой сезон.

 За летом лето настает,

 и слит июньский век

 с эпохой августа весь год,

 и счастлив человек…

* * *

There is a zone whose even years

 No solstice interrupt,

 Whose sun constructs perpetual noon,

 Whose perfect seasons wait;

 Whose summer set in summer till

 The centuries of June

 And centuries of August fuse

 And consciousness is noon.

 Вскрой птичье тельце…

* * *

Вскрой птичье тельце — увидишь песню,

 трель за трелью — нитью витой.

 Музыка — спутница летних рассветов,

 струны умрут — она будет с тобой.

 Высуши русло — отыщешь источник,

 — капля за каплей — с водой ключевой.

 О вивисектор, Фома маловерный!

 Видишь: та птица была — живой?

* * *

Split the lark and you ll find the music,

 Bulb after bulb, in silver rolled,

 Scantily dealt to the summer morning,

 Saved for your ear when lutes be old.

 Loose the flood, you shall find it patent,

 Gush after gush, reserved for you;

 Scarlet experiment! sceptic Thomas,

 Now, do you doubt that your bird was true?

 Слышать иволги песнь…

* * *

Слышать иволги песнь —

 заурядная вещь —

 или Божий завет.

 Птица равно поет

 для себя и для толп,

 дар ее — не секрет.

 Только слух облачит

 то, что свыше звучит,

 в сумрак или во свет.

 Значит, длится она

 или пресечена —

 сильной разницы нет.

 «Песня льется в листве!» —

 реалист скажет мне.

 Нет, любезный!

 В тебе.

* * *

To hear an oriole sing

 May be a common thing,

 Or only a divine.

 It is not of the bird

 Who sings the same, unheard,

 As unto crowd.

 The fashion of the ear

 Atirreth that it hear

 In dun or fair.

 So whether it be rune,

 Or whether it be none,

 Is of within;

 The «tune is in the tree»,

 The sceptic showethe me;

 «No, sir! In thee!»

 Лучше всех музык…

* * *

Лучше всех музык — за это ручаюсь

 я, искушенная в пении птиц, —

 в песню песней преображаясь,

 необычайные звуки лились.

 В каждом коленце — затейливый росчерк,

 и повторить его в точности мог

 лишь композитор, божественный Моцарт,

 тайну унесший за смертный порог.

 Так младенцы, пока еще помнят

 сладостный лепет Эдемских рек,

 силятся ножкам вернуть окрыленность,

 выдав невольно праматери грех.