Намозолив от пятилетнего сидения зады,

         крепкие, как умывальники,

         живут и поныне

         тише воды.

         Свили уютные кабинеты и спаленки.

         И вечером

         та или иная мразь,

         на жену,

         за пианином обучающуюся, глядя,

         говорит,

         от самовара разморясь:

         «Товарищ Надя!

         К празднику прибавка —

         24 тыщи.

         Тариф.

         Эх,

         и заведу я себе

         тихоокеанские галифища,

         чтоб из штанов

         выглядывать,

         как коралловый риф!»

         А Надя:

         «И мне с эмблемами платья.

         Без серпа и молота не покажешься в свете!

         В чем

         сегодня

         буду фигурять я

         на балу в Реввоенсовете?!»

         На стенке Маркс.

         Рамочка а?ла.

         На «Известиях» лежа, котенок греется.

         А из-под потолочка

         верещала

         оголтелая канареица.

         Маркс со стенки смотрел, смотрел…

         И вдруг

         разинул рот,

         да как заорет:

         «Опутали революцию обывательщины нити.

         Страшнее Врангеля обывательский быт.

         Скорее

         головы канарейкам сверните —

         чтоб коммунизм

         канарейками не был побит!»

    1920–1921

Прозаседавшиеся

         Чуть ночь превратится в рассвет,

         вижу каждый день я:

         кто в глав,

         кто в ком,

         кто в полит,

         кто в просвет,

         расходится народ в учрежденья.