Поэты,

         размокшие в плаче и всхлипе,

         бросились от улицы, ероша космы:

         «Как двумя такими выпеть

         и барышню,

         и любовь,

         и цветочек под росами?»

         А за поэтами —

         уличные тыщи:

         студенты,

         проститутки,

         подрядчики.

         Господа!

         Остановитесь!

         Вы не нищие,

         вы не смеете просить подачки!

         Нам, здоровенным,

         с шагом саженьим,

         надо не слушать, а рвать их —

         их,

         присосавшихся бесплатным приложением

         к каждой двуспальной кровати!

         Их ли смиренно просить:

         «Помоги мне!»

         Молить о гимне,

         об оратории!

         Мы сами творцы в горящем гимне —

         шуме фабрики и лаборатории.

         Что мне до Фауста,

         феерией ракет

         скользящего с Мефистофелем

         в небесном паркете!

         Я знаю —

         гвоздь у меня в сапоге

         кошмарней, чем фантазия у Гете!

         Я,

         златоустейший,

         чье каждое слово

         душу новородит,

         именинит тело,

         говорю вам:

         мельчайшая пылинка живого

         ценнее всего, что я сделаю и сделал!

         Слушайте!

         Проповедует,

         мечась и стеня,

         сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

         Мы

         с лицом, как заспанная простыня,

         с губами, обвисшими, как люстра,

         мы,

         каторжане города-лепрозория,

         где золото и грязь изъя?звили проказу, —

         мы чище венецианского лазорья,

         морями и солнцами омытого сразу!

         Плевать, что нет

         у Гомеров и Овидиев

         людей, как мы,

         от копоти в оспе.