Пред тем, что я всегда глубоко презирала,

         Пред чем порой дрожат достойные – увы!

         Пред знатью гордою, пред роскошью нахала

         Я не склоню свободной головы.

         Пройду своим путем, хоть горестно, но честно,

         Любя свою страну, любя родной народ,

         И, может быть, к моей могиле неизвестной

         Бедняк иль друг со вздохом подойдет.

         На то, что скажет он, на то, о чем помыслит,

         Я, верно, отзовусь бессмертною душой…

         Нет, верьте, лживый свет не знает и не смыслит,

         Какое счастье быть всегда самим собой!

Скажите, сентиментальность ли это? Призрачные ли это страдания? Нет, ничего не может быть существеннее этого горя, которое приводит человека к поэтической мечте, что он найдет наконец сочувствие – после смерти… Нет этого сочувствия при жизни, и нечего добиваться его от людей, нечего раскрывать им свои душевные раны. Надо удалить свое сердце от житейского шума, надо очистить себя от мелочей людских и остаться наедине с своей душой, с ее воспоминаниями и горем, – вот к чему приходит поэт, хранящий святыню души своей. Он говорит:

         Не святотатствуй, не греши

          Во храме собственной души.

         Поверь, молиться невозможно

         При кликах суетных и ложных

         Пустых, ничтожных торгашей,

         Средь пошлых сплетен и речей.

         Очисти храм бичом познанья,

         Всю эту ветошь изгони,

         Тогда, пред алтарем призванья,

         С мольбой колена преклони…

Поэтическая душа верна своему решению: она не повергает своей тоски на суд людей. Она, улыбаясь, слушает пустой разговор, когда на сердце тяжело и грустно;

         Как часто слушаю ничтожный разговор

         С участием притворным я и ложным!

         Вниманье полное изображает взор,

         Но мысли далеко, и на сердце тревожно…

         Как часто я смеюсь, тогда как из очей

         Готовы слезы жаркие катиться…[9 - Из стихотворения «Притворстве» (1845).]

Скрытность эта тоже тяжела:

         О, как трудно, грустно и обидно

         Мне скрывать всю боль сердечных ран! —

восклицает г-жа Жадовская в одном стихотворении. Она даже не надеется на свою твердость, она спрашивает себя:

         Как-то справлюсь я с моею ролью?

         Как-то слезы, горе утаю?

         Как-то скрою от людей и света

         Я печаль душевную мою?

И какою-то безотрадно-грустною покорностью судьбе звучит ответ ее на этот вопрос:

         Ничего, немножко только воли,

         И исчезнут слезы на глазах,

         Ничего… еще одно усилье, —

         И мелькнет улыбка на устах!.