Дядя Гиляй шел за мной словно на привязи и потребовал себе халат, чтобы иметь доступ в отделения. Для пиара я ему разрешу даже санитаром работать. Или заместителем Жигана по безопасности. Кстати, они оказались знакомы. Я этому не удивился: если Гиляровский на Хитровке почти свой, то такого заметного персонажа мимо себя он пропустить точно не мог.

Владимир Алексеевич оказался въедливым репортером. Его интересовало всё. Как проводилась реанимация, как быстро приезжают бригады, сколько мы платим врачам… Вот вообще ни на грамм чувства такта. Работа у человека такая. И неведомое никому слово «пиар» заставляло меня только улыбаться и рассказывать очередную байку про скорую.

– А теперь подробнее про оживление, – вернулся к волновавшей его теме журналист. – Интересно ведь! Получается, можно к жизни кого угодно вернуть?

– Нет. Не стоит возлагать на это такие большие надежды. Очень много тонкостей. Надо учиться, желательно под присмотром опытного наставника. А самостоятельно лезть не стоит – можно легко ребра пациенту сломать.

– А здесь у вас что? – Гиляровский заглянул в чуланчик, который я отвел под процедурный кабинет.

– Инструменты в порядок приводим, – кивнул я поднявшейся медсестре. – Металл используется не очень высокого качества, временами ржаветь начинает. А иглы от шприцев надо замачивать, прочищать изнутри, стерилизовать, точить постоянно… Уйма работы. Пойдемте, покажу нашу операционную, лучшую во всей Москве. Наша гордость.

Впрочем, неспециалисту всю прелесть понять трудно. Да, чистота и порядок, лампа сверху светит, стол поворачивается. Поэтому я рассказал о понятном всем. Об электричестве. И его роли в медицине вообще и хирургии в частности. Грядет, грядет электроприжигание! Спел оду нашим жертвователям, которые обеспечили праздник жизни. Владимир Алексеевич, услышав, кто есть наши благодетели, сразу закивал и в блокнотик себе данные занес. И не для того, чтобы самому прогнуться перед властями, а чтобы нас не подставить.

А на фотографиях, которые у меня висели в кабинете на стенах, Гиляровский завис. Наверное, вся эта первая в мире «стена славы» его впечатлила гораздо больше, чем электрическое освещение и участие великой княгини в наших делах.

– Можно телефонировать? – спросил он, кивая на аппарат.

– Да, конечно, – кивнул я, гадая, что такого ему срочно понадобилось.

Оказалось, фотографа вызывал, велел немедленно найти и доставить. Мастер светописи оказался сильно взъерошен и слегка пьян, нецензурно ругался, что его заставили среди ночи работать без премии, и пытался вытребовать у дяди Гиляя оплату извозчика, которой нормальному человеку должно было хватить на поездку до Петербурга и назад. Владимир Алексеевич внимания на это не обращал, а только послал того фотографировать операционную, карету скорой помощи, медицинскую укладку в открытом виде и прочую обязательную программу. Непрерывно ворча, фотограф свою работу делал. На предложение запечатлеть кучера, звонящего в колокол, которым мы, кстати, уже и не пользовались, снисходительно сообщил, что и сам знает, где и что снимать. И я самоустранился. Чего мешать профессионалам?

Тут меня отвлекли, что то там якобы срочное в приемном покое. А когда я вернулся через минуту, оказалось, что всех собирают для общей фотографии.