А. Баталовымъ впервые въ мирѣ была произведена гемиколэктомія по собственной методикѣ», потом мы вместе. Ну и напоследок постояли возле прикрученного на стену памятного знака.
– Спасибо огромное, – улыбнулся я. – Подпишете?
– С удовольствием. И вы мне взаимообразно. Одну общую давайте вдвоем, я ее в рамочку на стену повешу.
Чайку попить так и не удалось. Вместо него прибежал какой то крайне встревоженный молодой врач. На лице смесь предвкушения начальственного ужаса и радости, что в этом перформансе у него только роль почтальона.
– Извините, там… Темников… умирает.
Я подорвался, помчался по коридору и лестнице следом за Склифосовским и нашим провожатым. Ведь это не просто пациент, это тот самый, про которого потом историки медицины будут уважительно писать «пациент Т.». Символ и всякое такое. Именно поэтому интерес. В хирургическом стационаре сейчас смертностью удивить трудно. Попасть сюда вовсе не значит, что самое страшное позади – госпитальный морг работает круглосуточно.
Ничего выдающегося внешне этот самый Митрофан не представлял. Обычный субъект мужского пола в возрасте около сорока, на лице отпечаток преимущественно физического труда на свежем воздухе и многочисленных попыток снять накопившийся стресс путем приема дешевого алкоголя в больших количествах. Жиденькие русые волосы, остриженные «под скобу», клочковатая борода, желтые от табака обкусанные усы. Сейчас к этому подключились бледность и одышка. Судя по запаху и темным пятнам на простыне, управлять функцией тазовых органов у Темникова не получалось.
– Температура, давление, пульс? – прогремел голос Николая Васильевича. – Что случилось?
Вроде и отвечать было кому – медиков собралось довольно много, как на обход заведующего. До профессорского не дотягивали, но больше простого – точно. Но в ответ – тишина. Никто не решался начать первым. Явный признак упоротого косяка, сделанного руководителем вот этих вот людей в белых халатах.
– Температура тридцать девять и две, давление шестьдесят на сорок, пульс сто двадцать, – доложил доктор, который нашел самое удобное место – в эпицентре намечающегося урагана.
– Так после вливания заплохело Митрофану, – подал голос сосед Темникова по палате. – Жалился, что в грудине сдавило, жар по всему телу, поясница заболела. А потом не выдержал, обтрухался, значит. Доктор Гавриил Тимофеевич побежал куда то, а он, значится, бледный стал, дышит тяжко.
– В перевязочную, – тихонечко прошептал я на ухо Склифосовскому.
Случилась беда – уменьшай количество свидетелей. Золотое правило медицины. Снижай количество рисков. Что видел сосед? Сделали вливание, непонятно какое, стало плохо. Рядовой случай. А что потом случилось – так кто ж его знает.
Николай Васильевич кивнул, скомандовал – болящего погрузили на появившиеся мгновенно носилки, и потащили в перевязочную. А там лишние быстро отсеялись.
– Господин Васин, какое вливание вы производили больному? – спросил Склифосовский.
Знаю я эти интонации. После таких вот вопросов, заданных бесстрастно, но с примесью металла, очень быстро появляются приказы о выговорах, пишут заявление по собственному, происходят внеочередные аттестации с последующим понижением категории, а в особо интересных случаях доктор начинает ходить в прокуратуру пять дней в неделю, как на работу.
– Я принял решение о повторном переливании крови пациенту…
Тут то я и прифигел! Присмотрелся к Васину. Мелкий докторишка, глаза бегают. Он серьезно?
– Во сколько? Какое количество? – выпалил я.
Каюсь, субординацию нарушил. Я тут никто, приглашенный специалист, и лезу впереди присутствующего здесь же руководителя. Которому, кстати, всю ответственность нести, случись что. |