— Без хозяев — дом сирота. Знать, зимами-то не топили!.. Люди, люди! — вырвалось у Матвеева.

Прошёл по комнатам. Всё было увезено. Одни картины остались.

   — Вот кто нас не предал! — обрадовался Артамон Сергеевич и дотронулся до парсуны покойного Ивана, сынишки своего, сказал Андрею: — Нас дождался, а матушку повидать Бог не судил.

Приказал протопить комнаты, переоделся и вместе с Андреем поспешил в Кремль.

Великий государь сидел в Думе. Большеглазый мальчик с испуганными глазами. Оказалось, всех дел — встреча Матвеевых. Отец и сын были допущены к царской руке. Когда Артамон Сергеевич склонился исполнить целование, Пётр тихонько сказал ему:

   — Я тебя помню.

   — Спасибо, самодержче! — шепнул в ответ боярин и улыбнулся, не скрывая смешинок в глазах: у царя рука была мальчишеская, в царапинах.

Впрочем, насчёт царского «помню» Артамон Сергеевич усомнился. Когда пришлось отправиться на воеводство в Верхотурье, Петру только-только исполнилось четыре года.

После целования царской руки думный дьяк Василий Семёнов объявил указ: боярину Артамону Сергеевичу велено вернуть вотчины, какие были розданы, и людей, отпущенных из дому кому куда придётся.

Андрея Артамоновича великий государь пожаловал в спальники, а вместе с ним чин спальников был сказан князю Борису Ивановичу Куракину да Михайле Григорьевичу Нарышкину.

Из Грановитой палаты Артамона Сергеевича повели на половину царицы.

Наталья Кирилловна, глядя на воспитателя своего, на благодетеля, разрыдалась.

   — Господи, спасены! Спасены!

Тяжкие годы Наталье Кирилловне только стати прибавили. Тело расцвело, да, слава Богу, не расплылось: не раздобреешь, коли живёшь не ради жизни, а для того только, чтобы сына не оставить сиротой. У глаз морщинки легли.

Царицын карла, существо круглое, мягонькое — оттого и прозван Хомяком, — приплясывая, принялся поливать себя из кувшина, загораживаясь ситом. Откуда только взял?

   — Уймись! — крикнула ему Наталья Кирилловна. — Весь пол залил.

   — Се — дождь из глаз твоих, а сё — солнышко души твоей.

Карла лил на себя воду и улыбался во всё кругленькое своё личико, смеющееся от озорства.

   — Ну тебя!

Царица всё-таки засмеялась. Утирая слёзы, показала платок Артамону Сергеевичу:

   — Хоть выжимай.

Артамон Сергеевич подал свой.

   — Зиму пережили. Теперь не плакать нужно, а думать. И главное, не плодить дуростей.

   — Артамон Сергеевич, на что сердишься-то? — встревожилась царица.

   — Ивана Кирилловича уйми! Пять дней в боярах, а успел уже нагрубить всему сороку сильнейших людей. Двадцать три года от роду — и боярин. Тише воды, ниже травы нужно бы сидеть...

   — Ох, Господи! — вырвалось у Натальи Кирилловны. — Ваня-то заступником нашим себя почитает. Всюду ему враги чудятся.

   — Они не чудятся, они есть. Оттого и голову надо иметь на плечах! Друзей надобно по крохам собирать. Ножки-то у трона Петра Алексеевича шатучие... Чего ради поспешили отставить от двора Языковых, Лихачёвых? У них столько друзей среди генералов, полковников...

   — Когда Петра Алексеевича избирали, Иван Максимович да Александр Тимофеевич как воды в рот набрали. Наше, мол, дело — сторона.

   — Им и нельзя было выпячиваться.