Нарышкины заняли углы, Андрей же Артамонович оказался возле подслеповатого слюдяного оконца. И был рад — воздуха побольше. Лежал без сна, без единой мысли в голове.

Отца растерзали, найдут — и с ним сделают то же... Помолиться бы — пустота в груди. Всё потом! Слёзы, молитвы, сама жизнь. Одно остаётся — терпеть, и Бог даст — вытерпеть.

Стрельцы пришли в Кремль утром. Со знамёнами, с барабанами, с оружием.

На Красное крыльцо к ним вышел князь Иван Андреевич Хованский.

   — Спаси Бог вас, детушки! — Голос у князя был зычный, весёлый. — Спросить хочу. А не пора ли нам царицу Наталью Кирилловну гнать из дворца?

   — Любо! Любо! — закричали стрельцы.

   — Что любо? Гнать или терпеть?

   — Гнать! — хохотали весельчаки.

   — А за чьей головой вы сегодня-то пожаловали? — подсказывал стрельцам Хованский, чего им делать.

   — За Ивановой! Нарышкина пусть к нам вышлют!.. — Выклики слились в единый рёв: — Нарышкина! Не убил царевича Ивана, так убьёт!

На крыльцо вышли царевны: Татьяна Михайловна, Марфа, Екатерина, Феодосия Алексеевны. Говорила старшая, Татьяна:

   — Славное воинство! Неужто вы забыли своё крестное целование брату моему царю Алексею Михайловичу, царям Фёдору Алексеевичу да Петру Алексеевичу?

   — Выдай Нарышкина! — крикнули царевне. — Изменника!

   — Где Иван Кириллович, мы не знаем. А вам бы, коли крест на вас, Богом молим не ходить в дом государев с невежеством.

   — Дайте нам дохтуров! — закричали стрельцы. — Отравителей царя Фёдора Алексеевича! Яна! Дохтура Яна! Даньку! Дохтура Даньку! Веркея Кириллова!

   — Мы пойдём ударим челом государю Петру Алексеевичу, — согласилась Татьяна Михайловна. — Будем просить, чтоб выслал вам докторов и думного человека Аверкия. Да смотрите не зверствуйте. Судите честно.

Царевны удалились, и со стрельцами остался князь Хованский.

   — Молодцы, детушки! — хвалил он стрелецкую вольницу. — Так и живите: кривцу — на рогатину, правду — за стол. Эх, сколько тут неправды-то перебывало! — махнул рукою в сторону дворца. — Сё — доброе дело, когда простого человека слушают. Может, поумнеют господа пышнозадые!

   — Будь нам отцом родным! — кричали в ответ мятежники.

Ждали со смирением. У иных по сердцу кошки скребли когтями: царевич Иван жив, начальники, от коих натерпелись за годы службы, перебиты, чего ещё-то?..

И тут появились подводы. Привезли бочки с вином, с пивом...

Когда из дворца вывели думного дьяка Аверкия Кириллова — был он богатейшим купцом, гостем, да царь Фёдор Алексеевич пожаловал его за мудрость в думные дьяки — воинство Хованского успело осатанеть от вина.

Рядом с Аверкием на крыльце поставили доктора Яна, сына доктора Даниэля фон Гадена Михаила, помощника доктора Гутменьша.

Сыну доктора было уже двадцать два года, принялся объяснять стрельцам:

   — Мой отец всякое лекарство, прежде чем дать царю, сам половину выпивал. Бог не дал жизни великому государю Фёдору Алексеевичу. Он года на два раньше бы умер, если бы не принимал лекарства моего отца.

   — Твой отец жид! Христопродавец! А ты сам — жидёныш!

Толпа заходила ходуном: так брага бродит в бочках.

На Красное крыльцо через сени Грановитой хлынули нетерпеливые.