С земли кровь на небо стекает. Утром заря была густая, багряная.

В тот ранний час стрельцы поймали в Немецкой слободе доктора Даниэля фон Гадена. Переодетый нищим, он двое суток прятался в Марьиной Роще. Голод погнал к своим. Опознали.

Снова гудел по Москве набат. В третий раз стрелецкие полки шли на Кремль, где всего воинства — царевны, вдовы царицы, царь-отрок, царевич-дурак...

К стрельцам вышла великая государыня Марфа Матвеевна. Ей тотчас крикнули:

   — Выдай нам Ивана Нарышкина да жену дохтура Даньки!

Марфа Матвеевна осенила себя крестным знамением, поклонилась войску. Голосок так и зазвенел, молоденькая совсем:

   — Хоть убейте меня, не отдам на смерть невинную докторицу. Это вы мне отдайте доброго Даниэля. Знали бы, как он пёкся о здравии Фёдора Алексеевича. Ночами напролёт у постели великого государя сиживал.

   — Данька — чернокнижник! — крикнули в ответ стрельцы. — Мы в его доме змей сушёных нашли, черепах! Погоди, царица, всё про него узнаем и тебе скажем!

Потащили бедного доктора через весь Кремль в Константиновский застенок.

Толпа же не убывала, росла. Все ждали выдачи Ивана Нарышкина.

Царевна Софья, похудевшая за два дня, но всё такая же розовощёкая, явилась к Наталье Кирилловне с боярами:

   — Не избыть тебе, царица, чтоб брата Ивана Кирилловича не выдать. Не уйдут стрельцы без него. Али нам всем погибнуть ради Нарышкиной гордыни?

Бояре кланялись царице. Говорили, пряча глаза:

   — Ничего не поделаешь... У них сила. Стрельцы все пьяны... Полезут во Дворец — всем нам будет смерть. И тебе, и сыну твоему...

Хорошо в царях пряники медовые кушать, но приходит час — плати за мёд да за яхонты. А плата — горше некуда: жизнями.

Не дрогнул голос у Натальи Кирилловны, сказала постельникам:

   — Приведите Ивана Кирилловича в церковь Спаса за Золотой Решёткой.

И сама пошла в ту церковь. Софья и бояре — следом.

Иван Кириллович, выбравшись из чулана, застеснялся — весь в пуху. Переоделся. Пришёл в церковь спокойный, красивый. Поцеловал у Натальи Кирилловны руку.

   — Ступай к Никите Васильевичу, причастись.

Иван Кириллович исповедовался, соборовался.

К царице подскочил боярин Яков Никитич Одоевский, руки трясутся, щека дёргается.

   — Сколько ни жалей братца, а отдать его нужно! И ты, Иван, не тяни за нас душу. Ступай с Богом, не всем же из-за тебя погибать!

Царевна Софья подала обречённому на гибель образ Богородицы.

   — Икона чудотворная, держи перед собой. Может, стрельцы устыдятся...

Наталья Кирилловна пошла первой, с нею Софья, за ними Иван. Вышли из храма к Золотой Решётке.

   — Ваня! Родной мой! Прости! — застонала Наталья Кирилловна.

   — Ничего! — Иван улыбнулся сестре. — Ничего! Живите!

Царевна Софья быстро-быстро крестила несчастного.

Стольники отперли решётку. Иван Кириллович, загородясь иконою, шагнул через порог.

Его тотчас ударили со всего плеча, ухватили за волосы, поволокли по ступеням.

Икона кувыркалась следом.

Пиная, тыкая кулаками ненавистного боярина — ещё и побоярствовать не успевшего — погнали в тот же Константиновский застенок.

Доктор валялся на лавке без чувств.

Ивана Кирилловича начали пытать крючьями, жечь огнём.

Докторишка на пытке такого о себе порассказал — до слёз насмешил. Просил дать ему три дня сроку, обещал указать всех, кто во много раз достойнее казни, нежели он.

   — Долго ждать! — решили палачи.