— Из тебя вышел бы прекрасный камердинер.

Я промолчал, подумав, что он меня дразнит.

— Спасибо, — добавил он позже. — Что теперь?

— Ты поел, мы сменили повязки. Наверное, тебе надо немного отдохнуть.

— По правде говоря, я устал отдыхать. Так устал, что не могу ничего делать, кроме как снова искать отдыха.

— Должно быть, это очень скучно.

Я стоял и смотрел, как он, запинаясь и шатаясь, движется ко мне. Я знал, что он не хотел бы никакой помощи.

— Ах, скука. Фитц, ты не имеешь ни малейшего представления о том, какой сладкой может быть скука. Когда я вспоминаю бесконечные дни, проведенные в раздумьях, вернутся ли они за мной снова и какие новые мучения придумают, и сочтут ли нужным покормить меня или дать воды… знаешь, скука становится более желательной, чем самый вычурный праздник. Пока я шел сюда, как же я жаждал, чтобы мои дни стали предсказуемыми. Знать, что человек, говорящий со мной, по-настоящему добр или жесток, знать, что в этот день я найду еду или сухое место для сна. Ох…

Он уже почти доковылял до меня, остановился, и маска страдания на его лице разорвала мне сердце. Воспоминания, которыми он никогда не поделится со мной.

— Кровать здесь, слева. Вот. Ты касаешься ее рукой.

Он кивнул мне, и ощупью нашел дорогу к кровати. Я откинул одеяла. Он повернулся и сел. Улыбка пересекла его лицо.

— Так мягко. Ты не представляешь, Фитц, как это прекрасно.

Он очень осторожно опустился на подушку. Эта осторожность напомнила мне о Пейшенс в ее последние годы. Ему потребовалось время, чтобы подвинуться и подтянуть ноги на кровать. Свободные штаны обнажили тощие икры и кривые шишки на голенях. Я вздрогнул, рассмотрев его левую ногу. Только из милосердия ее можно было назвать ногой. Как он вообще дошел до меня?

— Я помогал себе палкой.

— Я ничего не говорил!

— Я услышал легкий вздох. Ты всегда так делал, когда видел что-то неладное. Ноузи с царапиной на морде. Или в тот раз, когда мне накинули мешок на голову и избили.

Он лежал на боку, его рука царапала одеяло. Я ни слова не говоря укрыл его. Он помолчал минуту, а потом сказал:

— Спина болит меньше. Что ты сделал?

— Прочистил раны и наложил повязки.

— А еще?

И почему я должен лгать?

— Когда я прикоснулся к тебе, чтобы очистить первый гнойник, который открылся, я… я вошел в тебя. И призвал твое тело исцелить себя.

— Это… — он подбирал слово. — …интересно.

Я ожидал его возмущения, а не этого нерешительного интереса.

— И еще это немного пугает, — признался я. — Шут, в моих предыдущих опытах исцеления Скиллом приходилось прикладывать большие усилия, зачастую — усилия целой группы, чтобы найти путь в тело человека и направить его на тяжелую работу восстановления. Поэтому меня тревожит легкость, с которой я вчера проскользнул в твое тело. Это что-то странное. И еще странно, как легко мне удалось пронести тебя сквозь Скилл-колонну. Нашу связь через Скилл ты разорвал много лет назад, — мне пришлось постараться чтобы не выдать упрек голосом. — Я оглядываюсь на ночь, когда мы пришли сюда, и поражаюсь безрассудству этой попытки.

— Безрассудство, — тихо повторил он и хрипло засмеялся. Потом закашлялся, а когда прошел приступ, добавил: — Наверное, в ту ночь я был на самом краю смерти.

— Так и есть. Я думал, что выжег силы Риддла, чтобы перенести тебя. Но скорость, с которой ты восстанавливался, появившись здесь, заставляет меня задаться вопросом: не было ли чего-то еще?

— Было что-то еще, — твердо сказал он.