Искренне существовали во лжи высшие чины церкви. Давно перестали замечать нормальный человеческий смысл тех фраз, которыми привычно орудовали. Какая умилительная нота всепрощения в словах: «усиленно молим смягчить опасность смерти и членовредительства». Существуй бог на небе, сходный с людьми, он бы содрогнулся от этого кощунственного лицемерия. Человека приговаривают к смертной казни, и сами же палачи молят бога смягчить кару и отвести опасность смерти. Да если бы эти судьи верили в бога, как посмели бы они столь гнусно пытаться обжулить его, всеведающего?! Какую кару ожидать им для себя за такое святотатство? Нет, не боятся они, что небесные своды обрушатся на их головы, что милостивый бог чудесным образом внемлет их фальшивой просьбе и освободит осужденного. Единственное смущает их, раздражает, озабочивает: суд потомков.
Изолгавшиеся люди, растерявшие свои лучшие человеческие качества, продираясь к верхам церковной власти, не могут оглупить себя настолько, чтобы вовсе перестать думать о будущем, переживать будущее в настоящем. Не бога пытаются они обмануть — будущие поколения людей. Вот кому предназначены лживые мольбы и сожаления.
Не странно ли: в ту пору не возмущала людей возможность казни за веру в свои убеждения (не приносящие вреда никому лично), убийство именем милосердного бога, лживое обращение к милосердию из уст палачей. Выходит, многие действительно были обмануты или упорно делали вид, будто верят в обман. Выходит, тактика душителей свободы была достаточно верной: даже многие более поздние поколения спокойно воспринимали подобные суды, а деятелей типа Беллармино почитали чуть ли не за святых.
Однако рано или поздно наступает пора прозрения, и суд потомков бывает объективным и справедливым — суд над судьями. Не напрасно Великий Инквизитор, осуждая Джордано Ноланца, изворачивался, прибегал к словесным уловкам. Великий Инквизитор верил — невольно — в грядущие времена, где ему уготованы презрение, позор, осуждение. А пока, в недолгий свой век, инквизиторы упивались властью.
В юбилейный год требовалось привлечь в Рим побольше богомольцев. С этой целью папа даже запретил содержателям таверн и притонов чрезмерно повышать цены. Открыли три больших гостиницы для паломников, обеспечили подвоз хлеба, пригнали в пригороды Рима стада быков. Помимо прочих зрелищ, очищающих души, богомольцы имели возможность наблюдать торжественные сожжения злостных и нераскаявшихся еретиков. Правда, для церкви было бы выгодней демонстрировать закоренелых, но раскаявшихся еретиков, славящих величие и правду католического учения, а также милосердие папы.
Пока Ноланец лукавил, пытаясь доказать свою покорность церкви и верность догмам христианства, Великий Инквизитор понимал его: человеку свойственно бороться за сохранение своей жизни. Ради этой цели можно поступиться своими философскими бреднями и раскаяться хотя бы только на словах, притворно. Ноланец не верит в спасительного бога и в загробную жизнь. Ну что стоит ему отречься? Раз бога нет, то человеку дозволено все, что ни пожелает, все, что выгодно, все ради продления своего существования!
А он решил покончить постыдную комедию в святой инквизиции. Перед толпой напыщенных «владык» показать недостижимое для них величие духа… Да разве только перед инквизиторами стоял Ноланец? Перед собой он видел будущих людей — собратьев по убеждениям. Помнил он о других мирах, населенных разумными существами.
Наконец, помнил он и о своих высказываниях, которые пришла пора подтвердить поступком. Разве не писал он о достойнейшей восхваления душевной напряженности?
«Кого увлекает величие его дела, не чувствует ужаса смерти».
«Для людей героического духа все обращается во благо, и они умеют использовать плен как плод большой свободы, а поражение свое превратить иной раз в высокую победу!»
Он долго притворно признавал свое поражение, стараясь продлить жизнь. |