Своей цели он добился. Его пригласили в Оксфорд. Правда, знаменитый университет переживал не лучший период своей истории. Некогда он славился преподаванием богословия и философии, диспутами авторитетных теологов, отличной библиотекой. Ныне, когда настала пора новой философии и науки, оксфордские педанты пытались продолжать учить по-старому. Диспуты выродились в унылое вещание «истин» и в упражнения в риторике и схоластике. Парадные церемонии, торжественные шествия и назначение новых профессоров постепенно подменили живую творческую мысль. Библиотеку «очистили» от крамольных книг, в том числе по математике. Ветер перемен не проникал в затхлые помещения. Специальный декрет запрещал преподавателям заниматься «бесплодными и суетными вопросами, отступая от древней и истинной философии». Отклонения от Аристотеля наказывались штрафами.

И вдруг — выступления в Оксфорде Джордано Бруно Ноланца!

О впечатлении, которое он произвел на почтенных профессоров, можно судить по свидетельству одного из них — Джордано Эббота (ставшего впоследствии архиепископом Кентерберрийским). Он с ехидцей отметил, что титул Джордано Бруно Ноланца «был длиннее, чем его рост». А о самой лекции отозвался так: «Более смелый, чем разумный, он поднялся на кафедру нашего лучшего и прославленного университета, засучив рукава, как фигляр, и, наговорив кучу вещей о центре, круге и окружности, пытался обосновать мнение Коперника, что Земля вертится, а небеса неподвижны, тогда как на самом деле скорее кружилась его собственная голова».

Крамольные мысли высказывал Бруно не только о строении мироздания, но и о душе, утверждая ее единство с телом, и о боге, утверждая его единство с природой. Разум человеческий, по его словам, не дан свыше, а отражает особенности телесного облика, в частности — наличие рук и ног. (Эта идея только в XIX веке укоренилась в науке и философии — и то после острых дискуссий; насколько же нелепой представлялась оксфордским педантам XVI века!)

Лекции Ноланца вызывали у студентов интерес и недоумение. Это было необычайное представление. Лектор ни обликом, ни поведением, ни манерой говорить, ни содержанием речей не походил на почтенных оксфордских мудрецов: одет бедно и небрежно, держится без многозначительности… Одно уж это было подозрительно.

Оксфордские педанты были точно обрисованы Бруно в диалоге «Пир на пепле»:

Смит. Хорошо говорят по-латыни?

Теофил. Да.

Смит. Джентльмены?

Теофил. Да.

Смит. Ученые?

Теофил. Довольно компетентные.

Смит. Благовоспитанные, вежливые, культурные?

Теофил. В известной степени, да.

Смит. Доктора?

Теофил. Да, сударь. Да, господа, да, матерь божия. Да, да… Я думаю, они из Оксфордского университета.

Смит. Квалифицированные?

Теофил. Ну как же нет? Избранные люди, в длинных мантиях, облаченные в бархат. У одного две блестящие цепи вокруг шеи. У другого — боже ты мой! — драгоценная рука с дюжиной колец на двух пальцах… Похож на богатейшего ювелира.

Смит. Высказывают познания на греческом языке?

Теофил. И к тому же еще и в пиве…

Таковы были люди, противостоящие Бруно — преуспевшие более в изыскании для себя почетных должностей и богатств, чем в новых знаниях. А Ноланец… О его красноречии и самооценке свидетельствует другая выдержка из того же диалога:

«Ноланец… освободил человеческий дух и познание, которые были заключены в теснейшей тюрьме мятущегося воздуха… при этом крылья у человеческого духа были обрезаны, чтобы не мог он взлететь, раздвинуть завесу этих туч, увидеть то, что за ними действительно скрывается, и освободиться от тех химер, которые, выйдя из болот и пещер земли, подобно Меркуриям и Аполлонам, якобы спустившимся с неба, заполнили весь мир множеством обманов, бесчисленными сумасбродствами, грубостями и пороками под видом добродетелей, божеств и учений; эти химеры, одобряя и утверждая туманный мрак софистов и ослов, потушили свет…

И вот Ноланец, пересекший воздушное пространство, проникнувший в небо, пройдя меж звездами за границы мира, заставил исчезнуть фантастические стены первой, восьмой, девятой, десятой и прочих, каких бы еще ни прибавили, сфер…

Так перед лицом здравого смысла он ключом тщательнейших исследований открыл те убежища истины, которые могут быть нами обнаружены, обнажил скрытую под покровом природу, раскрыл глаза у кротов, излечил слепых…»

Подобные замысловатые риторические фигуры, образы, сравнения, резкие выпады против тех, кто с ними не согласен, — все это настораживало английскую публику и настраивало ее против оратора.