Протопоп прорекал наставительно, чтоб не больно-то римский выученик, знаменитость заезжая морду драл перед русскими людьми. Сразу ведь видно — второй Крижанич.

Однако в семью прилетел Аввакум на ангельских, на белых крыльях. Про Симеона думать забыл. Всё нутро, всякая жилка и кишочка тряслись в нём от великой радости. Такое ведь и не приснится! Царь к себе зовёт жить! Да ведь впрямь к себе! В Кремль, за высокую, за белую стену, где терема лучших людей царства.

   — Батька, что-то ты сам на себя не похож, — всполошилась Анастасия Марковна, глядя, как молчит Петрович, как на стол-то локтем опёрся да голову на руку положил... — Батька, чего?

   — Да чего? В Кремле просят жить.

   — В Кремле?! — Марковна поглядела на печь, где сгрудились бабы-домочадицы.

   — В Кремли-и?! — ужаснулась Фетинья.

Страх стоял и в глазах Анастасии Марковны.

   — Дуры! — осерчал Аввакум — Природные дуры! Им говорят: в Кремль пожалуйте, — а они юбки замочили.

   — Замочили, батюшка! — повинилась Фетинья, сделавшая лужу. — В Кремли-то, чай, царь живёт.

   — А ну, живо собирайтесь, пока не прибил! — топнул ногою Аввакум.

   — Не гневайся, батюшка, — выскочила проворная Агафья-черница, сдёргивая с окон свои занавески. — В единочасье уложим скарб-то!

А Марковна всё не могла в себя прийти:

   — Из-под сибирской сосны да в кремлёвские палаты? Искушение, Господи...

17

   — Братск и Нерчинск выдюжили, перетерпим и Кремль, — посмеивался Аввакум, вводя Анастасию Марковну в светлицу нового жилья.

   — За что, батька, честь?

   — Видать, за муки наши. Али не заслужили?

   — Петрович! — тихонько, но строго осадила Анастасия Марковна.

   — Да я что?! Дом, говорю, хороший. Государю спасибо.

   — И государыне, — подсказал Фёдор-юродивый. — Великий государь рад тебе, протопопу, соломки настелить.

   — Какой ещё соломки? — не понял Аввакум.

   — Соломка горит хорошо, — засмеялся Фёдор.

   — Чего болтаешь, спрашиваю?

   — А чего не болтать? Язык без костей.

   — Устраивайтесь, — махнул рукой Аввакум, достал из ларца Псалтирь, открыл, где открылось, прочитал: — «Господь сказал Мне: Ты Сын Мой. Я ныне родил Тебя, проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе. Ты поразишь их жезлом железным; сокрушишь их, как сосуд горшечника».

Окинул взглядом высокий потолок, оконца рядком, лавки дубовые, дубовый стол.

   — Палаты новые, а живы старыми молитвами. Намоленого наперёд не бывает. Украшение дому надобно.

Сказал сии загадочные слова и ушёл.

Воротился, когда уж все пообедали, не дождавшись хозяина. С великим шумом пожаловал.

Визг, будто собаку кнутом порют, рёв звериный, лязг железа. Люди кричат, протопоп кричит.

Фетинья от страха двери на засов, да умная Агафья-черница тут как тут. Оттолкнула глупую бабу, отворила двери, и вовремя. Батюшка протопоп уж на крыльце, с цепью в руках, а на цепи чудище косматое.

   — Детей убери! — закричал Агафье да и повалился на неё, шарахнувшись: чудище изловчилось, схватило протопопа пастью за сапог.