Арцеулов стоял у деревянного стола, возле
которого сгрудились молчаливые молодые люди в беретах, и он объяснял им
устройство ручного пулемета. При этом Ростислав злился на свой корявый
французский и на проклятую болезнь, которая не дает ему пойти с этими
ребятами туда, в ночь, где идет война.
Потом были те же улицы и вновь - незнакомые солдаты, но уже в другой
форме, - и к этим солдатам Арцеулов чувствовал явную симпатию. Ему вручали
медаль. Вручал худой, огромного роста человек, все называли его "генерал",
хотя он был не генералом, а, как помнил Ростислав, президентом этой
страны.
И тут воспоминания сузились до размеров комнаты, но уже другой, чуть
большей. За окнами зеленел лес. Арцеулов сидел в странном уродливом
кресле, которое могло двигаться, зато не мог двигаться он сам. Правда, это
почему-то не пугало. К нему заходили гости - и молодые, и старые, которых
он помнил молодыми. На столе лежала книга, на титульном листе которой он
мог прочитать свою фамилию. Но чаще всего он смотрел не в окно, не на
стол, заваленный рукописями, а в большой странный ящик, на котором
мелькали, сменяясь, сначала черно-белые, а затем и цветные картинки.
Ростислав увидел "Мономах" - то есть, не "Мономах", а другой, похожий
корабль, - прорывающийся сквозь тучи пара в безоблачное небо - и почему-то
чувствовалась гордость, как будто и там, в несбывшейся жизни, он имел
какое-то отношение к эфирным полетам. Затем на экране сменялись страшные
картины горящих деревень со странными круглыми домиками, мелькали раскосые
лица, объятые ужасом, и Арцеулов сердито хмурился.
А потом он вдруг поглядел на свои руки и поразился - это были руки
мумии. Ростислав сообразил, что он очень стар...
...Бесконечные дни сливались в один, подступало пугающее безразличие,
и вдруг, прорывая его, по цветному экрану замелькали новые кадры -
огромные, невиданные боевые машины шли по улицам почти забытой им Столицы,
и над башнями реяли его, Арцеулова, трехцветные флаги. И наконец он
почувствовал слезы на своем худом, почти уже недвижимом лице - над
огромным зданием, над гигантским куполом вместо проклятой красной тряпки
поднимается русский флаг, который почему-то теперь называли
"триколором"...
Значит, он победил! Они все победили - те, кто погиб еще в 17-м, кто
шел в Ледяной поход, отстреливался на высоких обрывах Камы, замерзал на
Иртыше и Оби... Они победили! Перед глазами мелькнул запруженный людьми
аэровокзал, затем за огромным подернутым морозной дымкой иллюминатором
проплыли непередаваемой белизны облака... И все кончилось. Кончилось, но
осталось главное. Ростислав понял - не зря. Жаль, что он не увидит этого.
Но он узнал - а это куда важнее.
Степа постепенно приходил в себя. Он не то что успокоился, просто
увиденное было слишком страшным, настолько непохожим на его мечты, что
сознание отвергало, отбрасывало подобный исход. |