— Что ты там распелась? — зовёт мама. — Каша стынет… Писем нет?

Пусто во дворе и как-то мирно, хотя уже полтора года идёт война.

Люба открывает ящик, на нём белеют буквы: «Для писем и газет». Ящик пустой, письма от папы опять нет. Люба не замечает в темноте, как из ящика выпал на снег совсем маленький, свёрнутый квадратиком, листок бумаги.

Мама говорит:

— Ешь кашу. С маслом. Не сливочное, конечно, какое-то хлопковое. Раньше никогда не слышала, что бывает такое масло — хлопковое.

Люба быстро съедает кашу, проглатывает кипяток с кусочком хлеба и невольно оглядывает стол: что ещё можно съесть? Мама кладёт перед ней ещё кусочек хлеба.

— Ешь, ешь, ты растёшь, тебе надо.

— Не хочу, — ответила Люба. — Куда мне столько?

Мама грустно погладила её по голове.

Ты умеешь висеть вниз головой?

Солнце сияет так ясно, как будто его вымыли или почистили. И от этого кажется, что жизнь безоблачна, нет в ней никаких неприятностей, грустных мыслей, сложностей.

Тимке, во всяком случае, сегодня так кажется. Он чувствует, что скоро весна. Странно, что это чувство пришло к Тимке именно сегодня, хотя ещё снег лежит, и мороз, и каток во дворе не тает. Весну человек чувствует независимо от погоды. Ещё утром, когда шёл в школу, была зима. А вышел из школы — весна.

Он идёт не спеша, подшибает ногой ледышку. Прозрачная ледышка с белыми пузырьками внутри. От каждого толчка она катится далеко, а Тимка приближается и опять ударяет, и она опять катится далеко.

А по другой стороне улицы, тоже медленно, идёт Катя. Размахивает портфелем, чтобы все видели, что настроение у неё прекрасное. А Тимка и так знает, что у Кати всегда хорошее настроение. Вот она остановилась и опять смотрит вверх. Тимка давно уже понял, что ничего там она не разглядывает, а просто так смотрит, может быть, чтобы на него не смотреть. На Тимкину несчастную очкастую физиономию, на его сутулую фигуру, выражающую печаль и неуверенность даже тогда, когда у него всё в порядке. Впрочем, когда это у живого человека всё в полном порядке? Что-нибудь обязательно тревожит и мешает жить.

Катя смотрит вверх. И он не удержался, посмотрел. Ничего, даже голубей там сегодня нет. Пролетел сверхзвуковой самолёт, оставил белую тающую полосочку в синем небе. Звук ещё слышен, а самолёта уже не видно. Тимка вспомнил, как папа однажды сказал: «В войну таких самолётов не было», — и вздохнул.

— Эй, Тимка! Это ты? Привет.

Перед ним стоит Надежда. Удивительное дело Надежда в серой шубе, в красной шапке, с папкой на шнурках, в которой носят ноты. Это так удивительно, что он не сразу соображает, кто это. Надежда, а может, и не Надежда.

Они пошли рядом. Надежда что-то быстро говорит, а Тимка видит совсем другое. Он видит пионерский лагерь. Разноцветные финские домики над оврагом. А в овраге малина, там сыро и прохладно.

…Эту девочку он увидел в первый раз на спортивной площадке. Она зацепилась ногами за гимнастические кольца и висела вниз головой долго-долго. Тимка, конечно, на неё уставился. Не каждый день встретишь человека, который может так долго висеть вниз головой, да ещё с непроницаемым лицом.

Он стоял и смотрел. Тем более, что спешить было некуда — до ужина ещё долго.

Увидев, что Тимка на неё уставился, девочка сказала тоненьким голосом:

— Подойди поближе.

Тимка подошёл.

— Можешь так? — спросила она и слегка качнулась на кольцах. Качнулись светлые длинные волосы, которые свисали, как бельё на верёвке.

— Нет, — честно признался Тимка.