Железняк погасил свет. Голубовато мерцал за окном снежный бок Горы. Легко прорисованы были хребты, и черным треугольником врезались в белый склон сосны.

Засыпая, Железняк услышал всхлипы музыки у самой подошвы Горы. Наверное, в деревянном балагане шашлычника идет ночной сабантуй…

Как всегда, он проснулся через час и долго не мог уснуть – ныло сердце. Потом взглянул на окно и понял причину затянувшегося недомогания (может быть, одну из его причин): за окном густо валил снег. Тишина была ватная, глухая, какая и ночью бывает только в горах, в снегопад. Железняк зачарованно смотрел в окно, мучительно сожалея, что никогда не сможет словами передать красоту этого миротворящего, загадочно тревожного, этого единственного в своем роде снегопада, ровным белым пологом укрывающего неровности мира, его изъяны, всему дарящего свою безупречную белизну. Сердце перестало ныть: может, мучительная перемена уже свершилась в небе.

Железняк оперся на бельевой ящик, положил под спину подушку и, глядя в белизну снегопада за черным окном, в конце концов задремал.

Утро было тоже необычное, приглушенно тихое, словно ночью случилось что то очень важное и торжественное, что не позволяло говорить о случившемся в полный голос, а только доверительно и интимно обмениваться подробностями этого события. Завтрак подошел к концу, надо было тащить Юрку на воздух. Добившись от него согласия прогуляться до близлежащего магазина, Железняк ждал Юрку внизу в вестибюле, утопая в кожаном кресле. Юрка что то не шел. Вместо него вдруг появилась Наташа, бледненькая и не выспавшаяся (что, впрочем, не вредило ее своеобразной красоте). Она сказала Железняку, что должна сообщить ему нечто очень очень важное. Железняк усадил ее в кресло, оперся о край стола и приготовился выслушать ее историю, дивясь, что же дало ему привилегию ее доверия – его возраст, их неосуществленная интимность или ложная репутация его профессии, вникающей якобы в чужие проблемы.

– Со мной случилось несчастье, – сказала Наташа. – Меня изнасиловали и лишили невинности.

– Кто? – спросил Железняк и подумал, что вопрос его достоин участкового милиционера.

– Это произошло вчера вечером, – сказала Наташа. – Мне бы никогда не пришло в голову, что это может произойти так. Он сказал мне, чтоб я зашла и помогла ему приготовить чай. Он казался таким интеллигентным человеком. Он сказал, что учится на философском факультете… Это так страшно. Я не переживу этого. Помогите мне!

Только сейчас осознал Железняк, как велика вера его соотечественников в литературу, рожденную Октябрем. Он был писателем, значит, он умел все. Даже восстанавливать утраченную невинность. Он напрягся, чтобы остаться на уровне требований. Он сказал:

– Успокойтесь, Наташенька! Может, еще ничего страшного не случилось. А то, что случилось, не имеет того значения, какое вы этому придаете.

– Как вы можете так говорить? Ведь ваша жена была невинной, когда вы женились?

– Кажется, нет. Определенно нет. Вот теперь я припоминаю точнее и готов поручиться, что не была.

– Но вам же хотелось, чтоб была!

– Вопрос об этом, кажется, никогда не вставал…

– Все это было ужасно. Он ударил меня, и я испугалась.

– Понимаю. Но теперь постарайтесь забыть.

Железняк подумал, что сам он не смог бы забыть о физическом насилии. Но у женщин, кажется, по другому…

– Постарайтесь забыть. Человек этот недостоин того, чтобы вы о нем думали. Он местный, конечно.

– Как вы догадались?

– Решительность.