– Как вы догадались?

– Решительность. Упорство.

– Вы угадали. Это наш старший инструктор. Его зовут Хусейн. Он сказал, что он учится на философском факультете…

– Это теперь не важно.

– Там было еще другое. Вы даже не представляете. Еще страшней… Я этого не переживу. Так стыдно. Вы никогда не угадаете, что он заставил меня делать.

– Открыть рот?

– Да. И тогда он… Вы понимаете?

– Пожалуй.

Железняк посмотрел на нее с любопытством: зачем она ему все это рассказывает?

Юрка пробежал мимо них к двери отеля. Крикнул на бегу:

– Па, я буду у входа. Они лепят крепость.

– Я никогда больше не смогу с мужчиной. Я сегодня уеду. А у меня еще целых четыре дня.

– Да… Может, стоит уехать… – сказал Железняк. – Уехать и все забыть.

– Но что мне делать в Москве?

– Пожалуй, нужно сходить к врачу.

– К врачу? A а… Чтобы в суд?

– Этого как раз не следует делать.

– Насчет ребенка?

– Может, и это. Главное – нет ли инфекции?

Наташа надолго замолчала, подавленная размерами несчастья.

– Это так, для страховки. Но все может быть. В этом тоже нет ничего страшного, легко будет вылечить. Пожалуйста, сходите к врачу, Наташа.

– Пойду только с вами, – сказала она, цепляясь за его руку.

Это вносило в разговор новую ноту. Железняк был тот самый обездоленный жених, который должен был драться на дуэли. Она ему нравилась. Она была хороша. Сцена насилия его взбудоражила. Он отчетливо представил себе все, и его бросило в ярость. Но самым раздражающим было то, что он не смог разозлиться по настоящему, надолго. Что то мешало его злости. Тривиальность этой истории? Его усталость? Недостаток любви? Или неуверенность в своем собственном праве на возмущение?

– Я пойду, – сказала она, вставая, – бледная, потерянная, красивая.

– Хорошо, Наташенька. Вот тебе снотворное. Выспись. А потом мы все решим. Если не хватит денег на дорогу, я дам.

Железняк смотрел в окно. Раскрасневшийся Юрка играл в снежки. В союзе с еще более румяным Колей он оборонял снежную крепость. Против них сражался огромный Витя, и Юрка до упаду хохотал, слушая его шутовской английский:

– Дификульт, брадерс! Веру мусх, фай оклок! Вам этого не понять, дификульт!

– Это нечестно! – кричал Юрка. – Ты подрываешь наши силы своей пропагандой. Глушите его!

Железняк подумал, что на его долю вечно выпадает самая неблагодарная работа. Сперва надо было утешать Наташу. Теперь надо тащить Юрку домой: ботинки у него полны снега. И потом, надо остановить войну. Снежок, слепленный этим здоровущим Виктором, может снести ребенку полчерепа.

Пробежал Хусейн, кивнул ни бегу. Студент философии! Скотина! Впрочем, он ведь работал на бульдозере, тоже область, смежная с передовой философией. Впрочем, он не изобрел ничего нового. Если мальчик сантехник называл себя в баре абитуриентом, а сторож – старшим научным сотрудником, то кем же быть старшему инструктору?

«Не мне упрекать его, – подумал вдруг Железняк. – Я хотел от нее того же, и если я не добился этого, то лишь по недостатку энтузиазма, по недостатку физической силы и еще Бог знает чего. По причине возраста и усталости. И прежде чем судить, я должен выслушать и другую сторону. Ну да, он, конечно, скотина, а я не скотина? У него, наверное, эти игры с сильно пьющими приезжими девочками не вызывают никаких моральных проблем. У него, наверное, есть своя моральная позиция. Может, даже целая система. В горах не было ни опыта, ни принципов обращения со свободной, точнее, с раскованной женщиной Запада (а у нас они есть?).