— Да папа.

— И сыроварня в Архиповке?

— Ну, казённая, то есть. Это мне без разницы.

— А сало с твоих свинарников прямо на армейские пайки безо всяких денег идёт?

— Таких денег, чтобы руками можно было потрогать, конечно, нигде не видно, но Селим в книгах пересчитывает по ценам городского рынка.

— Они же меняются!

— Да. Про то Тимофей Безродный ему отписывает.

— Тогда, откуда деньги в казне?

— Деньги, это когда купцы что-то казённого производства покупают. А это часто случается, потому что Тимоха им, купцам то есть, прежде всего, на мои хозяйства указывает.

— Жулики вы. Хотя и честные. Так выходит всеми этими денежными потоками зятёк мой руководит?

— Да папа. Такое дело только надёжному человеку поручить можно, а у Агнешки, видишь как чутьё-то бабское сработало. Вот и породнились.

Государь долго пристально смотрел на Селима, и, наконец, выдавил из себя:

— Вот нелюб ты мне, хоть режь. Но любовь — дело бабское. Можешь отцом звать, или папой. Как язык повернётся, так и ладно.

Учения провели гвардейцы государя против учебного плутонга из гарнизона крепости. До рукопашной дело не доводили, ограничившись огневым контактом. Пороха пожгли много, осыпали друг друга обугленными пыжами и разошлись довольные забавой так и не «победив» друг друга. Царю понравилось, и «прятки» с убеганиями, которыми пятнистые постоянно смущали серебряно-голубых, раздражения не вызвали. Не стал он гневаться, ни глядя на стрельбу из положения лёжа, ни на постоянное стремление местных воинов укрыться в лесу, и уж тогда обстрелять супротивника из-за укрытия.

— Такие же мудрилы хитрозадые, как и ты, — только и сказал он Грише. — Давай меняться. Плутонг на плутонг. Я тебе гвардейцев своих, а ты мне этих леших.

— Зачем же именно этих? Доученных возьми, любых на выбор. У сегодняшних ещё ни минного дела не было, ни пушкарской науки, ни топографии. Да и писать не все выучены до конца. Опять же рукопашник группой не вполне доволен.

Посмотрел Иван Данилович на сына лукавым глазом. Смолчал. Опять, что ли таинственность на себя напустить решил?

— Ну, что, папа? Завтра поедем мирных жителей проведывать. Одежду тебе уже приготовили простую. Утренней лошадью и тронемся. Я тебя рано разбужу.

— Ряжеными что ли отправимся? Это с гвардейцами-то?

— Не ряжеными, а одетыми пристойно делу, которое затеяно. В парную же не в кафтане ходят, иначе одеваются. И без гвардейцев мы будем, вдвоём. Не шалят ведь на Ендрике.

Карета походила на фургон. Лесенка из неё свисала почти до бруса дорожного рядом с возницей, и такая же сзади. Узкий проход вдоль и короткие поперечные лавки, каждая на двоих, по обе стороны. Человек на двадцать седоков. Однако пассажиров было больше — некоторые стояли в проходах, держась за верёвочные концы с узлами, свисающие сверху. Под ногами путались корзины и мешки.

Тронулись, однако. Государь с любопытством осматривал разношёрстную публику. Два солдатика в полной справе, старушки с узлами, семейство с орущим младенцем, плотницкая артель с большим котлом и ящиками, из которых наискосок торчат рукоятки инструментов. Сквозь сплошные холщовые стенки ничего не видать, однако свет проникает через широкую щель под самой крышей.

— Сидай, Данилыч! — мужичок освободил место на ближней лавке, встав с неё и обмахнув деревянную поверхность шапкой. — Ты царь у нас. Неловко мне при тебе сидеть, — смущённо добавил он, встретившись взглядом с государем.

— Спасибо, тебе, добрый человек, — в папиных глазах появились весёлые искорки.