И за последующие годы тренировок изменилось не только тело, но и вся внутренняя организация личности Римо, и теперь его тело и сознание могли отчетливо видеть молнией летящие в воздухе тарелки и моментально определять, на какие надо реагировать, а на какие можно наплевать.

– Никаких побед, папочка. В бейсболе очко зарабатывает тот, кто отбивает мячи, а не тот, кто бросает.

– Ты меняешь правила на ходу, потому что я кореец и, по твоему, могу всего этого не знать. Я заработал очко, а ты меня хочешь надуть, – заявил Чиун и, приняв горделивую позу, сложил руки перед собой, переплетя длинные изящные пальцы.

Его золотистое кимоно с белыми бабочками струилось складками. Весь он даже всклокоченная седая борода – излучал чувство торжества: Великий Мастер Синанджу чувствовал удовлетворение оттого, что ему удалось уличить своего ученика в нечестности.

Подобные сцены стали повторяться регулярно с того самого дня, когда Чиуну сообщили, что Римо отправляется в Индию, в город Патна, и поскольку путь туда пролегает через Тихий океан, мимо Японии и Кореи, Чиуну будет позволено посетить родную деревню Синанджу, даже несмотря на то, что она расположена в северной части Кореи, с которой у США далеко не дружественные отношения.

С того самого дня, как «наверху» стали проявлять беспокойство по поводу чего то случившегося в Индии – при чем тут Индия, Римо не знал, поскольку Индия, на его взгляд, имела такое же отношение к делам его шефов, как картофельное пюре – к гипотенузе треугольника, – так вот, с того самого дня Чиун принялся коллекционировать все нечестные и несправедливые поступки по отношению к нему – терпеливому и угнетенному корейцу, заброшенному судьбой в страну белых расистов.

Он вернется в свою деревню и расскажет жителям о том, сколько ему пришлось пережить ради них за время службы, на которую он пошел, чтобы помочь прокормиться старикам и детям, и калекам, и всем беднякам деревни Синанджу.

– Если бы я был белым, то заработают бы очко, – заявил Чиун.

– Во первых, папочка, это была всего лишь тренировка. По крайней мере, для меня. И мы вовсе не играли в бейсбол.

– Конечно, ты не станешь играть с корейцем. Как и ваша бейсбольная лига.

Я понимаю. Все вы белые одинаковы. Нетерпимые. Но я считаю себя выше ваших мелких пакостей.

Сквозь щель в стене мотеля показалось лицо. Когда оно чуть отодвинулось, Римо и Чиун увидели над лицом огромную – ведра на три – широкополую ковбойскую шляпу, а под лицом – голую волосатую грудь, голый живот и голое все прочее. Человек отошел еще дальше от стены. Что то виднелось и на кровати. Светловолосое и задастое, и голое, как выскочившая из стручка фасолина.

– Эй, привет, ребята! – закричало это что то.

– Заткнись, женщина! – рявкнул человек под шляпой и снова повернулся к дырке в стене:

– Эй, ты! Ты и косоглазый.

– Ага, – сказал Чиун. – Косоглазый.

– Черт, – прорычал Римо.

– Ты слышал, что я сказал. Ко со гла зый.

– Ага! Ага! Ага! – закивал Чиун. – Я тихо мирно стою здесь и выслушиваю оскорбления. И все же я терплю, поскольку я человек, исполненный мира и спокойствия. Исполненный любви. Исполненный чувства всепрощения.

– Ну, поехали, – сказал Римо.

– Это вы проделали дырку в стене? – спросил человек из под шляпы.

Длинный худой палец отделился от своих товарищей, с которыми вместе отдыхал, и уставился в сторону Римо, как бы пригвождая его к стене.

– Ты, парень, да? – обратилась шляпа к Римо.

– Моя жизнь полна скорби, – вздохнул Римо.

– Скорби? Ты хочешь скорби? Ты сейчас очень поскорбишь, – сказал человек под шляпой, и Римо увидел, как он надел кожаные ковбойские сапоги на высоких каблуках, взял с груды одежды блестящий шестизарядный револьвер и скрылся из виду.