— Можно я приду к тебе завтра?

— Нет. Уходи. Мне больше нечего тебе дать, кроме моего благословения. Знаю, оно смахивает на проклятье, но все же это благословение. Ты храбрая девочка, я преклоняюсь перед твоей храбростью. Иди, Кики, иди, не такая, как все. И спасибо тебе.

Монти первый спустился по лестнице и распахнул входную дверь.

— Нет. Все. Прощай.

Кики молча прошла мимо него, ее огромный африканский глаз сверкнул непролитой слезой. Потом взметнулись длинные волосы, и она ушла — уверенной походкой, не оглядываясь.

Монти закрыл дверь и, прислонясь к ней спиной, съехал на пол. Мир плыл у него перед глазами, расползаясь на куски, рваные и пестро раскрашенные, как облака во время грозы. Все, что раньше было втиснуто вместе с ним в темную тесную скорлупу, теперь свободно струилось на просторе, переливалось одно в другое и немного бурлило. Монти не думал о том, хорошо это или плохо, — просто отдавался происходящему, как отдался сегодня удивительному вторжению Кики Сен-Луа.

Где-то посреди этого бездумного бурления перетекало и менялось то, что произошло в тот вечер. Софи лежала не в спальне, а в гостиной — на пурпурном диване, в алькове под балдахином. На ней было длинное просторное темно-красное с синим шелковое платье, заказанное ею по почте в одном из дорогих лондонских магазинов и надетое сегодня в первый раз (она его только что получила). На фоне пурпурных подушек было особенно заметно, как страшно она исхудала и как изменилось ее лицо без самоуверенных пухлых щек. Она была бледна зловещей, неестественно-серой бледностью, как восковая фигурка мученицы в испанской церкви. Вот уже полчаса она снова и снова повторяла одно и то же: «Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, зачем только я вышла за тебя замуж». Это ничего, это просто молитва ее боли и тоски, твердил про себя Монти, как твердил уже несколько недель, пока Софи изводила и проклинала его, как кислоту выплескивая ему в лицо собственные страдания. Он, как всегда, старался держать себя в руках и, будто не слыша оскорблений, отвечал тихо и ласково. «Успокойся, Софи, я люблю тебя, — повторял он, тоже как молитву. — Не сердись на меня, прости меня. Я тебя люблю». Но у него опять ничего не вышло. «Зачем только я на тебе женился, черт возьми! Нашел себе вместо порядочной женщины проститутку, которая переспала со всеми моими друзьями!» — «Нет у тебя никаких друзей! Знал бы ты, как они все смеются над тобой и презирают тебя — все, все до единого!» — «Если смеются, то только потому, что ты их всех подучила!» — «Как я презираю тебя — ты не мужчина! Мне нужен был мужчина, а ты ничтожество». — «Да умолкни ты наконец, спи!» — «Все, все смеются! И Ричард над тобой смеется». — «Заткнись». — «А ты не знал, что я спала с Ричардом, не знал?» — «Это неправда». — «Это правда, и мы с ним смеялись над тобой — прямо здесь, в нашей с тобой постели». — «Готова плести что попало, только бы сделать мне больно, да?» — «Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу…»

У Монти перехватило дыхание. Память ядерным тлетворным грибом вздымалась над расплывающимися клочьями его сознания. Все его мышцы напряглись, в ушах звенели истерические выкрики. Он схватил ее тогда за горло, чтобы она замолчала. Он должен был заставить ее замолчать. Это было похоже на объятие. Он навалился на нее и изо всех сил стиснул ее шею — только бы скрутить, подчинить себе этот мятежный дух, столько времени истязавший его пытками жестокого страдания и нестерпимой жалости.