Мередит потратила пятнадцать минут, чтобы дойти до театра, лавируя в толпе туристов, стекавшихся к Лувру. Здание на авеню Опера было воплощением XIX века, зато улицу перед ним занимал исключительно XXI век. Сумасшедшее движение, сплошные потоки машин, мотороллеров, автобусов и велосипедов неслись со всех сторон. Рискуя жизнью, Мередит перешла через улицу и оказалась на островке, занятом Пале Гарнье.

У нее захватило дух: торжественный фасад, величественная балюстрада, розовый мрамор колонн, золоченые статуи, золотая и белая лепнина на крыше и зеленый медный купол под октябрьским солнцем. Мередит попыталась мысленно представить болотистый пустырь, на котором возводили театр, Вообразить на месте грузовиков и гудящих легковушек экипажи, женщин в платьях со шлейфами и мужчин в высоких цилиндрах. Ничего не вышло. Шум и суета вокруг заглушали эхо прошлого.

Она с облегчением узнала, что по случаю дневного благотворительного концерта в театр пускают и в воскресенье. Едва она шагнула внутрь, тишина исторических лестниц и балконов приняла ее в свои объятия. Большое фойе оказалось точно таким, каким было знакомо по картинам, — просторный мраморный зал, подобный нефу монументального собора. Перед ней вздымалась к куполу широкая главная лестница.

Мередит, озираясь по сторонам, двинулась вперед. Да разве ей здесь место? Резиновые подошвы кроссовок скрипели по мрамору. Двери в зал были распахнуты, и она проскользнула внутрь. Хотелось своими глазами увидеть прославленную шеститонную люстру и шагаловский потолок.

В оркестровой яме репетировал квартет. Мередит тихонько пробралась в задний ряд. На миг ей почудилось, что призрак прежней Мередит — молодой исполнительницы — проскользнул следом и сел рядом. Ощущение было таким явственным, что она едва не обернулась.

Повторяющиеся такты взлетали из оркестра и плыли по пустым проходам. Мередит вспоминала, сколько раз она участвовала в подобном. Ждала за кулисами со скрипкой и смычком в руках. Ощущала, как предвкушение, волнение и страх остро отдаются под ложечкой перед первым шагом в зал. Подстроить скрипку, чуть подтянуть струны и смычок, осыпая крупинками канифоли черный капрон длинной концертной юбки.

Мэри подарила ей первую скрипку, когда Мередит было восемь лет. Как раз тогда она насовсем перебралась к ним. Больше не будет возвращений к «настоящей» матери на выходные. Футляр со скрипкой ждал ее на кровати в комнате, которая станет ее комнатой, — желанный дар для девочки, потрясенной тем, как обошлась с нею жизнь. Для ребенка, успевшего повидать слишком много.

Она ухватила свой шанс обеими руками. Музыка стала для нее спасением. У нее были способности, она быстро схватывала и много работала. В девять лет она уже играла на школьном концерте в балетной студии Милуоки. Вскоре она стала заниматься и на рояле. Музыка стала главной в ее жизни.

Она мечтала о профессии музыканта и в начальной, и в средней школе, до выпускного класса. Ее преподаватели советовали поступать в консерваторию и уверяли, что она скорее всего пройдет. И Мэри тоже.

Но в последнюю минуту Мередит струсила. Уговорила себя, что она недостаточно хороша. Что у нее нет чего-то самого необходимого. Вместо консерватории она подала документы в Университет Северной Каролины на отделение английского и поступила. Она завернула свою скрипку в красный шелковый платок и уложила в обитый синим бархатом футляр. Ослабила натяжение волоса на дорогих смычках и укрепила их на крышке. Уложила в специальное отделение золотистый кубик канифоли. Убрала футляр в самую глубину шкафа и оставила там, когда уезжала из Милуоки в колледж.

В университете Мередит прилежно училась и окончила magna cum laude. Она все еще играла по выходным на фортепиано и давала уроки детям знакомых Билла и Мэри, но не более того. Скрипка оставалась в шкафу.

Ни разу за все это время она не подумала, что ошиблась.

Но в последнюю пару лет, наткнувшись на тонкие ниточки, связывавшие ее с кровными родственниками, она стала порой сомневаться в своем решении.