Антон Борисович Балашов некоторое время назад действительно обратился к определенным людям по поводу его — уже бывшего — предприятия. Чтобы они помогли ему вернуть бизнес. И было по этому направлению немало сделано. Но потом, усилиями, в первую очередь, Ватаева Балашов-старший отказался от этой идеи. А вот люди, с которым он заключил соглашение — нет. Они посчитали, что теперь и без Антона Балашова смогут отжать агрохолдинг себе. Либо — раздробить и растащить по кусочкам.

С каждой новой встречей Балашов-старший поникал головой все ниже и ниже. Ватаев, который поначалу буквально рычал на него, перестал это делать. А во взгляде Артура Балашова все чаще и чаще проскальзывало что-то, похожее на жалость. Только у Ульяна жалости не было. Потому что Захар по-прежнему оставался в СИЗО. Слишком масштабная была развернута деятельность, пусть уже за спиной у Антона Балашова, чтобы эту машину можно было быстро остановить.

Но они очень старались. У Ульяны не оставалось ни времени, ни сил, чтобы фиксировать, что ее реальность теперь стала совсем другой.

Она ездила в больницу к Юрию Валентиновичу, который был невероятно зол на себя, что сердце подвело его в самый неподходящий момент. Конечно, врачи запретили ему сильные нагрузки и пока не отпускали из больницы, но остановить мыслительную деятельность одного из лучших столичных юристов было невозможно. И Уля не могла не радоваться, что она теперь не одна. Пусть Самсонов в больнице, но его опыт и помощь — бесценны.

Она ездила к Наталье Николаевне домой. Маму Захара из больницы выписали через десять дней, но на работу она еще не ходила, была на больничном. Уля приезжала, привозила лекарства, разговаривала с врачом, который навещал больную, убеждала Наталью Николаевну, что все будет в порядке. Самое поразительное, что эта несгибаемая женщина верила Ульяне безоговорочно. Как ребенок. И от этого в некоторые моменты Уле становилось страшно. Что не оправдает. Что не справится. Но она давила в себе этот страх.

Они медленно — по мнению Ульяны, очень медленно — но все же продвигались вперед. Незаметно, мимо Ули, наступила зима. В этом году — настоящая. Юрий Валентинович, которого выписали все же из больницы, приходил в офис в теплом кашемировом свитере и шерстяных брюках. Повлиять на Самсонова, чтобы он не приходил на работу, не было никакой возможности. Но Уля заключила союз с супругой Юрия Валентиновича — союз оборонительный и наступательный — и в положенное время, несмотря на ворчание шефа, выдворяла его из его собственного кабинета. Который уже отчасти стал и ее. Самсонов то ли в шутку, то ли всерьез, ворчал, что она его окончательно подсидела и скоро займет его место.

Уля верила, что это в шутку. Но в каждой шутке, как говорится…

Текучка юридический службы, которая еще в марте ставила Ульяну практически в тупик, теперь делалась — точнее, контролировалась — одним мизинцем левой руки. У Ули были гораздо более важные задачи.

Визиты к Захару в СИ3О тоже стали почти текучкой. Но все же нет. Она категорически запретила кому-либо еще даже заводить разговор о посещении Захара. Это неправильно — она чувствовала.

Да и не реализуемо по большей части. Зато Уля служила почтальоном между матерью и сыном — и это вызывало у Ульяны просто комок в горле — когда она передавала эти конверты. И, чтобы как-то подбодрить себя, думала о том, что эта беда показала Захару, что все его обиды на мать давно пора оставить в прошлом.

И он это понял. И мать он любит.

Настроение у Захара менялось. Он по-прежнему старался держаться независимо, так, будто, ничего особенного не происходит. Рассказывал, что много читает и перечитал уже кучу книг. Что приноровился отжиматься от койки. Что тут прямо-таки санаторий — наконец-то выспался и отдохнул. И люди интересные, и побеседовать есть с кем.