«Как же мне узнать, в чем тут дело? – размышляла Джорджина. – Чувствовала ли я что‑либо подобное прежде?»

– ...они привели малых детей ко Христу, чтобы он прикоснулся к ним, а его апостолы с упреком обратились к тем, кто привел их...

Джорджине казалось, что в церкви стоит гул возмущения и недовольства, что она старается изгнать нежеланных гостей из своих стен. Нет... скорее, она пытается изгнать... Юлиана? Взглянув на ребенка, она увидела, что он тоже смотрит на нее, а на лице его блуждает свойственная всем младенцам неопределенная улыбка. Но глаза его смотрели пристально, неподвижно, не мигая. Внимательно присмотревшись, она заметила, что эти такие дорогие для нее глаза повернулись и теперь обратились на викария. В этом не было бы ничего странного, если бы они не смотрели столь пристально и осмысленно.

«Юлиан – обычный ребенок! – Джорджина мысленно спорила сама с собой, с давно мучившими ее ощущениями. – Он самый обычный ребенок!» Малышни в чем не виноват, все дело только в ней. Она не имеет права винить его в том, что случилось с Илией!

Она взглянула на Джорджа и Анну, и они ободряюще улыбнулись ей в ответ. Неужели они не чувствовали холода, не ощущали странности происходящего? Похоже, они решили, что она беспокоится о викарии, о том, сумеет ли он довести до конца службу. Может быть, они и чувствовали, что в церкви очень сыро, но едва ли что‑либо еще, кроме этого.

Джорджину же мучило нечто большее, чем холод, как, впрочем, и викария. Он механически, монотонно, как робот, читал слова службы, пропуская строки и торопясь побыстрее закончить. При этом он избегал смотреть на кого‑либо, в особенности на Юлиана, немигающий пристальный взгляд которого он по‑прежнему на себе ощущал.

– Возлюбленные мои, – продолжал бормотать старик, обращаясь теперь к крестным родителям, Анне и Джорджу, – вы принесли сюда этого младенца, дабы он был окрещен...

«Я должна прекратить это! – В душе у Джорджины рос ужас, мысли ее путались. – Должна, прежде чем это – что именно? – произойдет!»

– ...дабы очистить его от грехов, освятить... Снаружи, теперь уже намного ближе, загрохотал гром. Яркие молнии осветили западные окна церкви, и отблески их разноцветным калейдоскопом заиграли на внутреннем убранстве церкви. Люди, стоявшие вокруг купели, стали сначала золотыми, потом зелеными и, наконец, малиновыми. Лежавший на руках у Джорджины Юлиан был кроваво‑красным, казалось, что и глаза его, прикованные к викарию, налились кровью.

В дальнем конце церкви, под кафедрой, лениво шаркал метлой по каменным плитам могильщик, подметавший пол и до сих пор никем не замеченный. Вдруг он без какой‑либо видимой причины бросил метлу, стянул с себя фартук и почти бегом кинулся прочь из церкви. Было слышно, как он сердито бормотал себе что‑то под нос. Очередная вспышка молнии осветила его сначала голубым, потом зеленым и, наконец, ослепительно белым светом – что было похоже на изображение на негативной пленке. Но вот он достиг двери и скрылся из вида.

– Чудак! – нахмурившись, проводил его взглядом несколько пришедший в себя викарий. – Он убирает церковь, потому что, как он утверждает, чувствует в себе «призвание» к этой работе.

– Может быть, продолжим? – Джордж был сыт по горло всякого рода задержками.

– Конечно, конечно, – старик викарий вновь уставился в книгу и успел прочитать еще несколько строк. – Э‑э‑э... обещайте, что станете его поручителями, и он отречется от дьявола и деяний его и навсегда поверит...

Юлиану, похоже, все это тоже надоело. Он засучил ножками и собрался с силами, чтобы огласить церковь громким криком.