|
Но Арви и некоторых других отличало одно обстоятельство — они пришли не из своих деревень. Большей частью такие бывшие крестьяне, как и Арви, после войны оставались в городах или посёлках неподалёку от городов. Ранения, когда лёгкие, а когда такие, что лицо по лоскутам сшивать приходилось, приковали их к постели, они не могли вернуться сразу. А после, оставались там, где провели многие месяцы, оправляясь от страшных ран. Почему-то, почти все из таких людей, не любили говорить о том, где жили прежде. Гримтек тем и не интересовался — его задача была принять в своём замке ветеранов Святой войны, пожелавших сменить плуг на меч и сколотить из них гарнизон Южного замка. Так же он принимал и тех, кто не вернулся домой, а остался в Сабе и Тобу, после своего выздоровления. Среди таких людей была и Арви — служила в страже Тобу, когда пришёл к Крикуше посланец с сообщением о том, что новая рота создаётся, целиком из крестьян ветеранов Святой войны. Теперь они стражи Южного замка, южных рубежей Сабаса. Одновременно и стражи и сборщики налогов, пока крестьяне не научатся сами к замку всё привозить. Когда эта мысль будет вбита в головы крестьян, их задача сведётся к редким проверкам того, сколько именно крестьяне отдают — двадцать частей от всего что сделали или меньше. И горе тому, что отдаст меньше — их ждёт неприятная процедура, в ходе которой часть кожи с кисти руки, та, где выжжено клеймо, будет срезана. А их самих вытурят за границы Сабаса. И вдвойне горе тому, кто рискнёт вернуться обратно, лишившись печати Свободных — их ждёт рабство в новом городе короля, в жутком мрачном городе Наре, что сам король, почему-то, называет Славным.
Вечером того дня, когда кашу с овощами сварил, позвал Пирайи сына к себе. Мальчик сел на табуретку тёсаную, руки на коленках сложил и замер. — Мальчик, — заговорил Пираи, — теперь у тебя будет имя. Мальчик нахмурился недоверчиво — помнится, в прошлый раз, за вопросы, почему это у всех детей в селе имена есть, а у него нет, получил он в тот раз затрещину такую, что сознание потерял. — Мальчик, ты теперь Логран. Вот. Так теперь тебя звать. — Сказал Пирайи, очень гордый тем, что всё-таки вспомнил, как короля нынешнего звать. Мальчик подозрительно покосился, но Пираи улыбался, и глаза его были светлы, нет там издёвки или злости, а то и умысла какого — и того там нет. Маленький Логран, расплылся в улыбке и громко порадовался новому имени своему… — Ай! — Пискнул мальчик, который радовался сильно громко. — Цыц. — Ворчливо заявил Пирайи, потирая кулак о ладонь — ушибся, когда мальчику оплеуху отвесил. — А ну спать марш теперь! Завтра делов у нас куча, поле вон, жучки эти Барговы, опять жрут. А ты тоже жрёшь. Надо за полем следит. А то жрать нечего будет. Мальчик убежал в дальний угол дома и лёг на свой соломенный топчан, отвернувшись к стене, вскоре он стал дышать медленно, размеренно — уснул прожорливый мальчик. — Ну и мне пора уже. — Сказал Пирайи, да зевнув широко, затушил свечу жировую, да вонючую очень — а чего поделаешь? Других-то не бывает. И побрёл к своей постели. Вскоре уснул и он. Шло время, росла скотина, рос урожай, двадцатину королевскую сбирали господари новые и жили крестьяне себе спокойно, почти забыв о том, что такое повинности. Изредка лишь бывало, что в ужасе и слезах, метнётся какой человек к замку, повинность за вину свою испрашивать, а потом остановится как вкопанный, голову чешет — нет уж повинностей. А рефлекс вот, остался. Странные, в общем, были времена. Но жилось, наверное, всё-таки, получше. Правда, беда одна была, каковой раньше не случалось вовсе — детишков мало стало, бабы беременные не всегда бывают, а то непорядок. Раньше-то оно как? Баба если, то либо ребёночек у неё малой в доме в люльке плачет, жрать просит дармоед этот бесполезный. |
