|
Первая – счет за водопровод, вестник археологического кружка, извещение об изменении телефонного номера греческого консульства и прочие канцелярские документы. Вторая – всевозможные впечатления, жалобы, похвалы и предложения посетителей музея. Чего только не приходит людям в голову! Причем – не обязательно на исторические темы. Например: «Рядом с гробницей в Месопотамии нашли винную бутылку периода позднего Хань . Какие неприятности она могла им принести?» Перестанет музей заниматься такими проблемами – куда же тогда обращаться людям? Я хладнокровно отправляю корреспонденцию первых двух категорий по местам, достаю из выдвижного ящика жестяную банку с печеньем, съедаю три, запивая остатками молока. И в заключение вскрываю последнее письмо – от хозяина музея. В нем все просто: на дизайнерском листе бумаги яичного цвета черными чернилами выведены указания. 1 Кувшин № 36 упаковать и отнести в хранилище. 2 Вместо него на место Q21 выставить пьедестал А/52 (без скульптуры). 3 Над местом 76 заменить лампочку на новую. 4 Вывесить на входе объявление о выходных днях на следующий месяц. Я, разумеется, следую этим указаниям. Оборачиваю в холст и убираю кувшин № 36, вместо него исступленно выволакиваю тяжеленный пьедестал А/52. Встаю на стул и заменяю над местом 76 лампочку. Пьедестал тяжелый и неброский, кувшин № 36 у посетителей был популярен, лампочка почти новая, но кого интересует мое мнение. Я делаю как велено, затем убираю молочную кружку и печенье. Приближается время открытия музея. Я причесываюсь перед зеркалом в туалете, поправляю узел галстука, проверяю, стоит ли пенис. Все в порядке. * кувшин № 36 * пьедестал А/52 * лампочка * эрекция Секс, будто морское течение, рвется в двери музея. Стрелки напольных часов отмеряют острый угол одиннадцати. Зимний свет из окна стелется по полу, словно лижет его, прямо до середины зала. Я неспешно пересекаю помещение, отодвигаю засовы, распахиваю двери. В тот миг, когда двери открываются, все изменяется. Загорается свет в покоях Людовика XIV, молоч-ная кастрюлька перестает терять свое тепло, кувшин № 36 незаметно погружается в желеобраз-ный сон. Над моей головой слышится топот нескольких суетливых мужчин. Я перестаю кого-либо понимать. Видно, что у входа кто-то стоит, но мне все равно. Какое мне дело до входа. Почему? Ду-мая о сексе, я всегда оказываюсь в Зимнем Музее. И мы все там, скрючившись как сироты, ищем тепла. Кастрюля находится на кухне, коробка с печеньем – в выдвижном ящике, а я – в Зимнем Музее. Крепость Германа Геринга в 1983 году О чем думал Герман Геринг, возводя внутри одного из холмов Берлина гигантскую кре-пость? Он в буквальном смысле слова выпотрошил холм и залил его бетоном. Сие строение от-четливо вырисовывается в бледных вечерних сумерках, подобно несчастной башне белых му-равьев. Взобравшись по отвесному склону и оказавшись на его вершине, мы смогли увидеть панораму первых огней Восточного Берлина. Направленная на все стороны света артиллерий-ская батарея должна была заметить приближавшуюся к столице армию врага и атаковать ее. Ни-какие бомбардировщики не могли пробить толстую броню, никакие танки не могли взобраться наверх этой крепости. Постоянно имелся запас провизии, воды и боеприпасов, которого двух тысячам войск СС хватило бы на многомесячную осаду. Секретный подземный ход выстроили как лабиринт, ог-ромные кондиционеры накачивали внутрь крепости свежий воздух. Герман Геринг бахвалился: – Даже если английские и русские войска окружат столицу, мы не проиграем. Мы будем жить в неприступной крепости. Однако когда весной 1945 года русские, словно последняя буря сезона, ворвались в Берлин, крепость Германа Геринга хранила молчание. Русские войска выжгли напалмом подземный ход и мощной взрывчаткой пытались стереть с лица земли саму крепость, но та не стерлась. |
