Не вымолвила – простонала.

– Милый…

Добято рывком поднял её на руки, внес в боковущку, положил на кровать. Принялся обцеловывать лицо, шею, грудь. Полетела нп пол ночная рубашка, мужское белье.

– Милый… Не торопись… – стонала под Тарасиком женщина. – какой же ты сильный… какой ласковый…

Немолодой мужчина, познавший, исключая законную супругу, немало женщин, чувствовал себя невинным пацаном, впервые обнимающим любимую. Он задыхался от нестерпимого желания, чувствовал – умрет, если немедленно не достигнет «финиша».

Сашенька задыхалась от острого блаженства, шептала что то ласковое, нежное. Боясь причинить ей боль, Добято опирался на локти и колени, но она, обхватив его руками и ногами, повелительно притянула к себе, заставила придавить к перине.

– Так… так… сладкий мой… сколько же я тебя ждала!… Только не торопись, не спеши… Ой… ой… ой!

Наконец, темноту боковушке будто разметало пламенем взрыва. Добято вскрикнул, женщина ответила сладким стоном.

Он попытался освободить Сашеньку, перебраться на перину, но она отрицательно покачала головой, сплела руки на его спине в замок – не отпустила.

– Тебе ведь тяжело… Пусти…

– Нет, дорогой, ты походишь на пушинку, – тихо рассмеялась женщина. – Твоя тяжесть, словно лекарство от всех болезней… Я ведь колдунья, разбираюсь. Разве не чувствуешь? Хочешь и тебя тоже полечу?

– Полечи, – согласился Тарасик, ощущая нарастающую волну желания, которая вот вот поглотит его, вымоет из сознания все, что не связано с лежащей под ним Сашенькой. – Очень хочу…

– Тогда садись в кресло.

Добято неуклюже перевалился на свободную половину кровати, недоуменно оглядел боковушку. Ранее никакого кресла он не заметил, да и мудренно было в тогдашнем его состоянии разглядывать комнату. Сейчас в лунном свете он, действительно, увидел грубо сколоченное жесткое седалище. Попытался намотать на себя простынь – скрыть наготу, но знахарка отрицательно покачала головой. Пришлось подчиниться.

«Колдунья» стояла перед ним, внимательно оглядывая голое, поросшее белесыми волосинками мужское тело. Будто приценивалась. Тарасик поежился, но ничего не сказал. – Постарайся расслабиться, милый… Тонкие пальчики пробежали по его спине – от поясницы до затылка, переместились на грудь. Возле горла застыли, поерзали в поисках удобного положения, либо определяли «точки воздействия». Александра зашептала таинственным, прерывистым голосом заклинания.

– Ты уже испробовал меня. Почувствовал сладость моего лона. Выплеснул в него мужскую силу. Я приняла её с наслаждением. Теперь ты думаешь – иссяк, обессилел? Ошибаешься. Ибо я хочу хотя бы ещё один раз принять тебя. Прислушайся, милый, к своему организму. Чувствуешь, как наливаются силой твои мышцы. Это я их готовлю к соитию. Положи ладони на мои груди. Ощути их упругость, – словно заколдованный, Тарасик послушно сжал в ладонях пышные женские груди, от них потекло волнующее тепло. – Проведи по моим бедрам. Сейчас они раздвинутся, освобождая дорогу к наслаждению… Чувствуешь мое волнение и мое желание? Сейчас я передам их тебе.

Сашенька наклонилась к мужской груди, разгладила волосинки. Осторожно прикоснулась губыми к выпуклому мужскому соску. Обцеловала его со всех сторон и вдруг, страстно вздохнув, прижала языком. Прикосновение мягких женских губешек – вспыхнувший костер, от которого по жилам, сосудам, до самого сердца потекли обжигающие струйки.

У Добято медленно, словно на карусели, закружилась голова. В глазах замелькали снопы ярких искр, во рту пересохло. Он сжал в об»ятиях прекрасное тело, ни о чем не думая, уже не боясь причинить боль, поднял на руки, бросил её на кровать.