— Что-то веселья у нас сегодня много… Недельную норму по смеху выполнили. Не к добру это.

— Поживем — увидим. — Кеда первым поднялся из-за стола и выглянул в темное, исполосованное изоляционной лентой оконце. — На дворе сентябрь, а белые мухи уже третий день летают.

Витька Юрьев шел к себе в избу по размякшей, заслеженной тяжелыми сапогами тропке и думал о буровой бригаде, о тех, с кем ему теперь предстоит работать. Может, даже всю жизнь.

Первым на смену вахт пришел Жименко, выудил из-за уха окурок «Орала» — так бурильщики на свой лад звали болгарские сигареты «Опал», — сунул в обветренные губы, стал придирчиво оглядывать буровое хозяйство. Вид у него был недовольным и кислым: то одно не нравится, то другое, то вертлюг в грязи, то доска у помоста выкололась, то еще какая-нибудь хреновина не на месте находится. Витька Юрьев даже не поверил, что этот хмурый человек всего час назад мог заразительно хохотать и над своим несуразным видом и над любой другой мелочью. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», — вспомнилась пословица. — Начальство мягко только стелет, спать же жестко будет…»

— Товарищ Жименко, хотите анекдот? — спросил Витька.

— Валяйте, товарищ Юрьев, — нехотя бросил Жименко, чиркнул спичкой о серную боковину коробка.

— Некто запрягает лошадь. А ему и говорят ехидным голосом: «Некто, вы почему запрягаете лошадь задом наперед?» Некто не менее ехидно отвечает: «А вы откуда знаете, куда я поеду?» — Витька умолк и глянул чистым рысиным глазом Жименко в рот, ожидая, когда тот рассмеется. Тот не рассмеялся и вопреки ожиданиям пыхнул душистым дымком Витьке прямо в лицо.

— Когда я был маленьким, у этого анекдота была вот такая вот борода. — Жименко провел ладонью по животу, потом произнес скороговоркой: — Знаешь, за что Каин убил Авеля? А за то, что тот рассказал старый анекдот. Давай-ка работать.

Витька смутился, лицо его покрылось красными оладьями пятен.

Рядом остановились Кеда и Колышев.

— А вот и Два К! — резюмировал Жименко, гася чинарик о каблук сапога.

— Ты что приуныл? Выше нос. — Подошедший Кеда обхватил Витьку за плечи. — А-а, Жименке на язык угодил! Все перемелется, мука останется. Это он для виду. Психологический фактор, так сказать. Если на всякую кислятину обращать внимание, то жизнь слишком короткой будет. — Он нагнулся к Витькиному уху, зашептал хитро: — Говорят, мы пустое месторождение бурим… Одну скважину пробили — пусто, другую проколупываем — тоже, кажись, пусто. А я чую нефть. Вдруг найдем, а? — Он прищурился. — Вот ты, к примеру, найдешь… Тебе ж в таком разе благодарные потомки памятник соорудят. Представляешь? Стоишь на мраморном пьедестале, заложив лапу за борт спецовки, как Наполеон, и вид гордый. А?

Он прищурился.

Последними на вахту прибрели дизелист Косых и Сазаков, мастер. Подминая ступени, Сазаков поднялся на мостки. Он был малоразговорчивым, грузным силачом с крохотными, но очень живыми глазками, странно выглядевшими на огромном загорелом лице. Всего месяц назад он был переведен в бурмастера из НГДУ — нефтегазодобывающего управления, где жизнь для него была вольготнее и даже денежнее, чем у геологов-буровиков, которые забирались в тайгу на неделю, на две и на три и сидели безвылазно у черта на куличках — ни тебе кино, ни кафе-ресторана, ни городского тротуара… Сазаков молча поднял засаленный ватный полог, прошел в дизельную, прислушался к мощному реву работающих дизелей, постоял с минуту у верстака, где Косых уже обрабатывал рашпилем какую-то мудреную деталь, — Сазаков определил: эбонитовую ручку для ножа, но не сказал ничего, прошел к яме с глиняным раствором.