|
А сзади шел ординарец Федя Свищев, прикрывая его, орудовал автоматом, как палицей. И не было в этом странном бою выстрелов — раздавалось лишь сопение, тупые, приглушенные удары, мат да редкие вопли раненых. А потом из боковой ниши выскочил шальной гитлеровец в мокрой и вонючей от пота майке и всадил Чертюку штык в плечо, выдернул и замахнулся во второй раз, и была бы крышка командиру роты, не подскочи Свищев, ударивший гитлеровца расщепленным прикладом автомата. Тот лишь ойкнул сдавленно, заваливаясь на спину… Чертюка переправили через Днепр в медсанбат, а оттуда в госпиталь, и он потерял следы своей роты.
В эту ночь он почти не уснул — до утра пролежал на койке вверх лицом, оглаживая раненое плечо, и забылся уже перед самым рассветом. Но, когда забылся, раздался грохот, будто ахнул залп, от которого Чертюк мгновенно вскочил на ноги, шало закрутил головой. В стене избы, пропоров бревна, как снарядом, застрял синевато-серый камень, окутанный дымом. Еще секунду назад он находился в глубине, фонтан выплюнул его и с силой, как снаряд, всадил в избу, находившуюся к нему ближе других. Вспыхнул сухой мох в пазах бревен. Чертюк схватил с печки чайник, плеснул через край. В лицо со злым постреливанием ударил пар, ожег щеки. Чертюк, откидываясь назад, плеснул еще. Потом, уже успокоившись, он подумал, что, доверни камень тридцатью сантиметрами правее, угодил бы в него как пить дать. Мог бы и ноги оторвать, и оторвал бы, в стене избы застряла лишь половина камня, вторая, в ворохе стеклянных брызг, лежала у противоположной стенки. Окно от удара — вдребезги, хрустальное крошево блестело не только на полу, но и на столе и на одеяле. Чертюк заткнул окно подушкой. «Придется запретить хождение любопытных по «фронтовой» стороне поселка — опасно», — устало заключил он. Утром Чертюк облачился в грубую, пахнущую мышами и чем-то залежалым спецовку, напялил положенную по инструкции пластмассовую каскетку и стал мало чем отличаться от рабочих. — Бульдозер на ходу? — прокричал он Сазакову, тот в гуле фонтана ничего не услышал, крикнул что-то в ответ, но безголосо: люди в этом страшнейшем грохоте походили на выброшенных из воды рыб — открывались рты, и двигались губы, голосов не было слышно. Ревел фонтан. Содрогалась земля под ногами… Сазаков тронул себя пальцем за ухо, показывая, что ничего не слышит, потом, порывшись в кармане, подал Чертюку блокнот, покрытый разводами машинного масла. «Пора расчищать площадку. Бульдозер на ходу?» — написал Чертюк крупно и вернул блокнот мастеру. Тот кивнул несколько раз подряд, показывая, что бульдозер есть и что он на ходу. Губы его шевельнулись — Сазаков что-то произнес… Что? Не разобрать. Чертюк вспомнил, что в Москве в министерстве работает совершенно глухой тридцатилетний инженер — пострадал, когда воевал с нефтяным пожаром на Мангышлаке; вспомнил, как сам, вернувшись с Пур-пе, четыре дня не слышал улицы — ни гудков автомашин, ни звонков трамвая, ни голосов прохожих. Тоже оглох. «Закажите по рации танковые шлемы. Иначе все мы оглохнем», — написал на блокнотном листке и показал Сазакову. Тот еще раз наклонил голову. Минут через двадцать мимо поленницы прополз беззвучный бульдозер, посверкивая траками, двинулся к горящей скважине. Нож вгрызся в поваленное наземь дерево, поддел его вместе с какими-то проржавевшими до дыр коробками, поволок к Тром-Аганке, спихнул вниз, вероятно в воду. Потом бульдозер попятился обратно. Чертюк огляделся — опушка тайги отступала от скважины довольно далеко, значит, не придется валить деревья, специально расчищать «жизненное пространство», слева прорехой уходила в тайгу дорога. «Видать, к старой буровой», — подумал он… Потом вновь взял в руки блокнот и написал: «Откуда здесь деревня? Она что, брошенная?» Сазаков, приладив блокнот на колене, поплевал на огрызок, вывел: «До нас здесь целый год сейсмики жили. |
