|
В комнате солнечной темно, а на улице праздник - Первое мая. Вождем завесили ей окно". Вот чтобы написать насчет окна, которое завесили вождем, надо и жизнь прожить другую, и, пожалуй что, другим и родиться. В Перми знавал он двоих шалопаев, пьют, девок пикорчат, шляются и каждые два года выпускают по сборнику стихов. В здешнем издательстве, а то в столичном, и каких стихов! Он завидовал им, поносил, где можно. Но вот дозрел понять, что шалопаи - шалопаями, а поэзия от кустюма и примерного поведения мало зависит. Николай Иванович растопил своими стихами печку, оставив лишь одно, недавно как-то само собой сложившееся: "Ах ты, Женя-Женяра, жена дорогая, мы на свете вдвоем, больше нет никого. Наша жизнь изошла, наша жизнь догорает, дыма нет, и уголья в печи дотлевают давно. Пусть на сердце печально, но кругом так светло. Ради этого света, ради доброй печали прошагали мы жизнь, не скопивши добра. Ну и что? Мы такое с тобой повидали, что за нами, дай Бог свету светлого детям, столько ж в сердце печали, столько ж в доме добра!.." Женяра увидела лист на столе, шевеля губами, прочла и тихо заплакала. "Ну вот, мне и самый дорогой гонорар! Его даже не пропьешь..." - вздохнул Николай Иванович. Женяра искренне, как всегда, вздыхала: нужда, дети, жизнь нищенская, инвалидная не позволили учиться, развиться и сделаться поэтом ее мужу. Ох, Женяра, Женяра! Святая и добрая душа! Не запомнила она стих, который, тыкая пальцем в изболелую ее грудь, орал стихоплет Хахалин давно еще, в Перми: "Не верь, не верь поэту, дева, его своим ты не зови. И пуще пламенного гнева страшись поэ-товой любви..." Столик был прикреплен к стене укосинами. Николай Иванович просунул руку меж укосин и столешницей, тронул мягкие волосы жены - к старости они еще пушистей стали - тоже, видать, вянут. Женяра прижалась щекой к руке мужа и не стала больше ничего говорить. Да и куда деваться-то? Век, худо ли, хорошо ли, изжили, роднее родных сделались. Супруг иной раз еще потянет за рубашку жену к себе, она, хоть и ткнет его локтем: "Когда на тебя и уем будет?!" - переберется к нему и, если драгоценный внучек Игорь не доведет и по дому не устряпается, приступ астмы не мучает,- куда тебе, с добром рассамоварится, распыщется, хоть и северных кровей, но южанкам в страсти не уступит. В простое молодость провела, потом аборты замучили, ныне только и поиметь бы удовольствие, но отчего-то после каждого "сиянца", как называет это дело сосед по даче Костя Босых, с годами как-то не по себе делается, неловкость накатывает - ровно бы с родной он матерью грех поимел... "Муж жену береги, как трубу на бане!" - вроде вот нелепая поговорка, а коль к месту, так и в самый раз. Дождь на дворе расходился, четко било каплями в заплату из жести - починял телеантенну, искрошил лист шифера и залатал дыру, разрезав и распрямив старое жестяное ведро,- где шиферу-то взять и на что - все уходит на немощную семью дочери, которая и ликом, и ухватками удалась в покойную бабку, Анну Меркуловну, царство ей небесное, задрыге. |
