— Бывал… Правда, добирался туда на колесах, но ничего — доберусь и на крыльях. А мысль очень верная — полку нужен летчик, который хоть раз пройдет, по этому маршруту.

— Запомни только одно, — сказал Лебедев, — ты должен вернуться! Должен! — повторил Лебедев.

— Я постараюсь, Викторин Иванович, — пообещал Путивцев.

— Полетишь завтра на остров Сааремаа, а сегодня бери мою машину и гони в Москву. Проведай своих. Все-таки не в командировку едешь…

— Спасибо, Викторин Иванович.

Через два часа Путивцев был в Москве. Город выглядел непривычно сурово. На центральных улицах по-прежнему было людно. Но редко на лицах увидишь улыбку. Изменился и цвет уличной толпы, по преимуществу он стал защитно-серым.

Мавзолей Владимира Ильича Ленина на Красной площади был обложен мешками с песком.

На Горького пришлось притормозить: группа бойцов на двух машинах, держась за веревки, сопровождала аэростат воздушного заграждения. Машины с аэростатом двигались медленно, чуть быстрее пешеходов. Наконец миновали площадь Пушкина, и Путивцев приказал шоферу свернуть во двор. Красноармеец-шофер тоже был москвич.

— Завтра в шесть утра! Не опаздывайте, — предупредил Путивцев.

— Не беспокойтесь, товарищ комбриг… Повезло мне… Я ведь женился двадцать первого июня, — признался шофер.

Путивцев взбежал на третий этаж, нажал знакомую, потемневшую от времени кнопку звонка. Дверь открылась.

— Ой, Пантюша!.. — Анфиса порывисто прижалась к мужу.

— Ну-ну, мать, без сырости, — почувствовав влажную щеку жены, сказал Пантелей Афанасьевич.

— Инночка! — крикнула Анфиса. — Посмотри, кто приехал!

— Папка! Здравствуй! Подержи, мам. — Инна протянула завернутого в одеяльце ребенка и обняла отца.

— Здравствуй, Джюдик! — целуя дочь, сказал Пантелей Афанасьевич. Почему-то он назвал ее так, как называл в детстве, когда она была маленькой.

Подал голос Алешка.

— На, дед, подержи ребенка, а то у меня на кухне суп с плиты сбежит…

Чем-то руки деда Алешке показались не такими уютными, как руки матери и бабушки. Такие же теплые и все же не такие умелые и ловкие. Алешка сложил губы трубочкой, затянул свое знакомое: «Ааааа…»

Инна взяла сына.

— А где Борис? — спросил Пантелей Афанасьевич. — В институте?

— Ты не получил нашего письма?

— Какого письма?

— Ты ничего не знаешь?.. Борис записался добровольцем в Красную Армию.

— Борис? Но у него же глаза?..

— Верно… Глаза. Сначала его не взяли. Но потом он ходил к каким-то начальникам. К каким, мне не сказал. И его взяли переводчиком. Три дня, как уехал в часть. Писем еще не было.

— Вон какое дело…

— Да, папка, такие дела… Не тот факультет я выбрала, — сказала Инна. — Кому нужна моя французская филология?

— У тебя вон… филология на руках…

— Так-то так, а все-таки…

— Война, доча, будет не вечно, а после войны твоя филология как раз и нужна будет людям…

— Ты так думаешь?

— Уверен в этом.

У женщин весь день прошел в хлопотах. Пантелей Афанасьевич позвонил Тополькову: вернулся ли он из Берлина? Хотелось встретиться, хотя бы ненадолго, расспросить.