Дама из коттеджа «Тутовник», та, со сворой собак. Как странно она одета, сколько в ее всклокоченных волосах пыльцы, листьев, семян, кажется, даже две ягоды ежевики застряли.

Несколько секунд Валентину потребовалось, чтобы опомниться и разобрать, что  она говорит. Это был какой то сбивчивый рассказ о машине, которая не может ехать задом, опять о раненой собаке, о ком то по имени Пирс – его непременно надо выпустить не позже двенадцати, чтобы поддержать имидж лидера.

Валентин пошел за курткой. Что бы там ни стряслось, это поможет ему скоротать время до вечера, когда сгустятся сумерки и он снова окажется перед синей крашеной дверью.

Приглашения на чашку кофе в дом викария она получала не редко, но и не слишком часто. Когда Энн позвонила вчера вечером и пригласила ее, Луиза с ходу согласилась, хотя и планировала утром съездить в каустонскую библиотеку. Можно поехать и попозже, не считая это способом «убить день». Необходимость как то убивать время была неприятным новшеством в ее жизни. Когда она работала, мечтала о том, чтобы в сутках было сорок восемь часов.

Перед выходом из дому Луиза попыталась разобраться в своих отношениях с Энн Лоуренс и честно их оценить. Для дружбы они с Энн, пожалуй, недостаточно давно знакомы. То, что они поверяли друг другу, многие женщины не сочли бы интимным. Но Луиза при этом испытывала неподдельную теплоту к Энн и чувствовала, что всегда может рассчитывать по крайней мере на ее сдержанность.

Луиза жаждала поделиться своими волнениями за Валентина с кем то, кто способен ей посочувствовать. Все прочие, с кем был возможен подобный разговор, остались далеко, и никто из них не встречался ежедневно с главным героем драмы. Она знала, что Энн ненавидит Жакса, хотя та никогда открыто не выказывала своей неприязни, и еще подозревала, что приятельница его боится.

Лежа ночью без сна, Луиза раздумывала, не позвонить ли ей на телефон доверия «Добрым самаритянам». Они оказывали свои услуги конфиденциально, и, возможно, ей было бы легче говорить с доброжелательным незнакомцем, особенно по телефону.

Но она передумала, едва начав набирать номер. Что она скажет? Мой брат – гомосексуалист, и у него связь с человеком, который кажется мне опасным и склонным к насилию. И что ей ответят? А вы уверены в этом? Нет. Насколько хорошо вы знаете этого человека? Совсем не знаю. Сколько лет вашему брату? Сорок три. Вы пытались поговорить с ним об этом? Однажды пыталась. После этого между нами пролегла такая трещина, что я поклялась себе больше никогда с ним об этом не заговаривать. Как думаете, сумеете ли вы убедить его побеседовать с нами? Ни за что.

Тут и сказке конец.

Она посмотрела на часы. Почти одиннадцать. Луиза вяло собиралась. Она не стала краситься, только забрала волосы наверх и небрежно заколола их на затылке. Надела свободное абрикосового цвета льняное платье с длинными рукавами и темные очки. День был не настолько солнечный, чтобы прятаться за стеклами очков, но бессонница оставила под глазами черные круги.

На звонок Луизы никто не вышел. Обойдя дом, она увидела, что дверь гаража заперта и машины, слава богу, нет.

Пройти к черному ходу можно было через застекленную пристройку, очень большую и старую оранжерею. Там хранилась всякая садовая утварь, кое какая одежда и обувь: высокие резиновые сапоги, старые куртки, пара соломенных шляп.

А еще там было множество цветущих растений. Прочно обосновалась тут виноградная лоза, гамбургский мускат, толщиной с крепкую мужскую руку. Его посадили прямо в землю, и теперь он, перекрученный, бледный, сухой, полз по крыше. В оранжерее стоял сильный и приятный запах земли.

Луиза помедлила, наслаждаясь густой, почти давящей тишиной, нарушаемой только шипением садового шланга и журчанием тонкой струйки воды, толкнула заднюю дверь и крикнула:

– Привет!

Ответа не последовало.