Старший инспектор вышел из увешенной жуткими снимками дежурки, сменив ее обстановку на гораздо более приятную – офис пресс службы, где в десять тридцать, по окончании местного выпуска теленовостей, ему предстояло обратиться к населению с просьбой о содействии.

Лицо ему припудрили, чтобы не бликовало, и он стоически выдержал ненавистную процедуру, размышляя, как только Николас еженедельно терпит липкую гадость у себя на лице шесть вечеров и еще дважды днем. Сказав, что следовало, Барнаби сразу пошел умыться и уже собирался уходить, когда сержант Трой просунул голову в дверь и сообщил, что кое кто его дожидается.

– Простите, что я так поздно. – Это была дочь Хетти Лезерс. – По правде говоря, я уж думала, вы ушли.

– Все в порядке, миссис Грэнтем. – Барнаби провел посетительницу к паре потертых кожаных кресел в дальнем конце вестибюля.

– Это займет от силы минуту.

Вообще то Полин сейчас была настроена несколько иначе, чем когда впервые узнала от матери о «вырезках», которые делал отец. Когда разгадка преступления близка, любой новый факт кажется в высшей степени важным. Потом постепенно его важность как то блекнет, и теперь, сидя здесь с набитым журнальными листами полиэтиленовым пакетом, Полин чувствовала себя совершенно по дурацки. Было, было у нее искушение запихнуть листы обратно в мусорное ведро и забыть про них.

Она поспешно объяснила все это Барнаби, несколько раз нервно извинившись, что только зря отнимает у него время. Но, кажется, старший инспектор был ей искренне признателен за то, что пришла. Он не ограничился беглым «спасибо», приняв от нее пакет, а подробно расспросил посетительницу, что привело ее к открытию.

– Ну, вы тогда спросили, не делал ли папа чего нибудь необычного в последние пару дней…

– Да, я помню.

– В общем, оказалось, что в вечер перед тем, как… он ушел в гостиную с бумагой и ножницами. И долго там сидел. Когда мама пошла узнать, не хочет ли он чаю, папа накричал на нее.

– Что заставило вашу маму подумать, будто он наклеивает вырезки?

– Он что то вырезал. А на столе стоял клей. И вот еще странность… – поспешно добавила Полин, почувствовав, что Барнаби хочет ее перебить, – он убрал за собой. А это… впервые… это вообще чудо!

– И вот это как раз то, что осталось после того, как он делал вырезки?

– Да, обрезки всякие. Он их бросил в мусорное ведро. Хорошо, что был вторник, а не понедельник, а иначе мусорщики бы все забрали.

У себя в кабинете Барнаби вынул изрезанные листы «Пипл» из пластикового пакета. Передовица «Избиение младенцев» была датирована шестнадцатым августа. Трой, который все еще ошивался на работе, радуясь грядущим сверхурочным, в недоумении перебирал журнальные листы.

– Неужели человека могут пришить за наклеивание вырезок? Не понимаю…

– Он не просто наклеивал вырезки.

– А что тогда?

– Пошевели мозгами.

Трой притворился, что так и сделал, нарочито сдвинул брови, наморщил лоб и напустил на себя сосредоточенный вид. Он готов был уже отказаться от попытки, как вдруг кое что пришло ему в голову.

– Что бы там Лезерс ни вырезал, для чего то он это использовал. Так что вырезанных кусков мы не найдем.

– Мы их найдем в целом номере. Отнеси это в дежурку, а потом вели кому нибудь из ночной смены достать нужный нам выпуск. Тогда и сравним.

– Хорошая мысль, шеф.

Все кажется таким очевидным, когда тебя ткнут в это носом. Почему же ему, Трою, никогда не придет в голову что нибудь эдакое, поразительное по своей проницательности, что нибудь оригинальное? Ухватить конец ниточки, которую не заметили другие.