— Хотите чаю? — спросила Тати-Анна.

В номере чайника не было, только чашки, и Фил ответил:

— Выпил бы, но не в баре.

— Пойдемте ко мне. Я с собой во все поездки беру кипятильник, вещь из моего советского детства.

— Мы оставим Валерия тут?

— А вы думаете, он сбежит? — Снова брови показались из-за оправы. При такой активной мимике так мало морщин, это довольно странно. Неужели колет ботекс? — Валера проспит до утра.

— И что потом?

— Я отвезу его в клинику и оставлю на попечение коллег.

Они прошли в номер Эйгельман. Она закрыла дверь не до конца. Не для спокойствия Фила, разумеется, а чтобы приглядывать за пациентом.

— Вы укрываете преступника, доктор Эйгельман, — проговорил он, усевшись в ближайшее кресло. Пусть Кондратьев будет и под его присмотром.

— Валера не убийца.

— Этому есть доказательства?

— А у вас есть доказательства обратному? — внимательно посмотрела на него Тати-Анна. — Существует такое понятие — презумпция невиновности. Или вы забыли о ней?

— Мы — это россияне?

— Нет, я имела в виду людей вашего возраста. Мне стало трудно понимать молодежь, поэтому я не беру ни новых учеников, ни пациентов.

Ведя разговор, она занималась чаем. Один стакан уже был заварен (она приготовила его себе до вторжения Фила), вода для второго кипятилась.

— Я точно знаю, что Валерий нападал на Евгению Костину (буду называть ее так) и тащил ее в легкую моторную лодку. Она сопротивлялась, даже стреляла в него, но не попала. Он сорвал с нее халат, разорвал пижаму, и все же Женя вырвалась и убежала. Этому доказательства имеются: на теле жертвы должны остаться следы ДНК вашего пациента.

— Хорошо, что их нет в базах, и Валера вне подозрения. Убийцей его считаете вы, а не полиция.

— Я легко с ней свяжусь.

— Зачем вы лезете во все это? Только из-за репутации, которая может пострадать?

— В том числе. А еще может пострадать человек, который мне дорог. Но не будем об этом.

— Не будем. — Она вытащила кипятильник из розетки, в чашку бросила пакет китайского чая. — Лучше я расскажу вам правду, и вы в нее поверите.

Эйгельман поставила чашки на круглый журнальный столик. На него же положила плитку швейцарского шоколада, уже раскрытую и поломанную.

— Валера мой самый выстраданный пациент, — начала она. По-русски Тати-Анна говорила прекрасно, но с ярким грузинским акцентом. — Он попал в клинику в ужасном состоянии полуовоща. Его неправильно лечили и чуть не довели до полного помешательства. Я смогла, не побоюсь этого слова, вырвать его из лап безумия. Валера стал нормальным.

— Разве извращения — это нормально?

— Если бы вы знали, что с ним произошло…

— Я знаю. Читал дневник Жени, написанный рукой ее подруги. Она профессиональный литератор.

— Лидия, кажется? Женя рассказывала мне о ней. Но уверяла, что та порядочный человек и никому не покажет свой дешевый романчик в стиле девяностых (так она сама его называла — не я, я не читала).

— Она сделала это только после того, как Женю убили. Она пришла к тому же выводу, что и я: это дело рук вашего пациента.

— Трудно объяснить НЕ ПСИХИАТРАМ, что это невозможно. У Валеры была жуткая зависимость от мучителя. А спустя время он начал воспринимать тот период своей жизни как самый счастливый. Он начал искать Женю не для того, чтобы убить, наоборот…

— Попроситься назад, в рабство?

— Именно.