— Хотите чаю? — спросила Тати-Анна.
В номере чайника не было, только чашки, и Фил ответил:
— Выпил бы, но не в баре.
— Пойдемте ко мне. Я с собой во все поездки беру кипятильник, вещь из моего советского детства.
— Мы оставим Валерия тут?
— А вы думаете, он сбежит? — Снова брови показались из-за оправы. При такой активной мимике так мало морщин, это довольно странно. Неужели колет ботекс? — Валера проспит до утра.
— И что потом?
— Я отвезу его в клинику и оставлю на попечение коллег.
Они прошли в номер Эйгельман. Она закрыла дверь не до конца. Не для спокойствия Фила, разумеется, а чтобы приглядывать за пациентом.
— Вы укрываете преступника, доктор Эйгельман, — проговорил он, усевшись в ближайшее кресло. Пусть Кондратьев будет и под его присмотром.
— Валера не убийца.
— Этому есть доказательства?
— А у вас есть доказательства обратному? — внимательно посмотрела на него Тати-Анна. — Существует такое понятие — презумпция невиновности. Или вы забыли о ней?
— Мы — это россияне?
— Нет, я имела в виду людей вашего возраста. Мне стало трудно понимать молодежь, поэтому я не беру ни новых учеников, ни пациентов.
Ведя разговор, она занималась чаем. Один стакан уже был заварен (она приготовила его себе до вторжения Фила), вода для второго кипятилась.
— Я точно знаю, что Валерий нападал на Евгению Костину (буду называть ее так) и тащил ее в легкую моторную лодку. Она сопротивлялась, даже стреляла в него, но не попала. Он сорвал с нее халат, разорвал пижаму, и все же Женя вырвалась и убежала. Этому доказательства имеются: на теле жертвы должны остаться следы ДНК вашего пациента.
— Хорошо, что их нет в базах, и Валера вне подозрения. Убийцей его считаете вы, а не полиция.
— Я легко с ней свяжусь.
— Зачем вы лезете во все это? Только из-за репутации, которая может пострадать?
— В том числе. А еще может пострадать человек, который мне дорог. Но не будем об этом.
— Не будем. — Она вытащила кипятильник из розетки, в чашку бросила пакет китайского чая. — Лучше я расскажу вам правду, и вы в нее поверите.
Эйгельман поставила чашки на круглый журнальный столик. На него же положила плитку швейцарского шоколада, уже раскрытую и поломанную.
— Валера мой самый выстраданный пациент, — начала она. По-русски Тати-Анна говорила прекрасно, но с ярким грузинским акцентом. — Он попал в клинику в ужасном состоянии полуовоща. Его неправильно лечили и чуть не довели до полного помешательства. Я смогла, не побоюсь этого слова, вырвать его из лап безумия. Валера стал нормальным.
— Разве извращения — это нормально?
— Если бы вы знали, что с ним произошло…
— Я знаю. Читал дневник Жени, написанный рукой ее подруги. Она профессиональный литератор.
— Лидия, кажется? Женя рассказывала мне о ней. Но уверяла, что та порядочный человек и никому не покажет свой дешевый романчик в стиле девяностых (так она сама его называла — не я, я не читала).
— Она сделала это только после того, как Женю убили. Она пришла к тому же выводу, что и я: это дело рук вашего пациента.
— Трудно объяснить НЕ ПСИХИАТРАМ, что это невозможно. У Валеры была жуткая зависимость от мучителя. А спустя время он начал воспринимать тот период своей жизни как самый счастливый. Он начал искать Женю не для того, чтобы убить, наоборот…
— Попроситься назад, в рабство?
— Именно. |