Я сказал ей, что буду здесь утром, и я, мать вашу, буду.

Это будет равносильно самоубийству. Я выплесну на нее всю правду, а потом уеду. Но от мысли о том, чтобы сказать ей всю правду, мои внутренности сжимаются все сильнее и сильнее. Я не хочу говорить ей. Не хочу уезжать. Мне нравится здесь. Огромные открытые пространства напоминают мне океан и заполняют похожую пустоту во мне. Я не хочу говорить ей, потому что не хочу отказываться от нее. Мне хочется уложить ее в постель и показать, как это ощущается, когда тебе поклоняются должным образом; каково это, когда к тебе относятся так, как такая богиня и заслуживает. Я хочу проводить час за часом, целуя каждый миллиметр ее тела, заставляя кончать снова и снова, пока она уже больше не сможет. Я хочу ощущать ее губы на мне. Хочу видеть, как она опускается на колени. Хочу смотреть на этот сочный рот, вбирающий меня. Хочу поставить ее на локти и колени и толкаться в нее, как животное. То, что мы разделили – это только начало. Намек на то, что могло бы быть. Я хочу баюкать ее на своей груди и любить ее медленно.

Твою мать, это слово реально непроизвольно проносится в моей голове.

Господи Иисусе.

Я схожу с крыльца в прохладную траву, ощущая, как она щекочет и покалывает. Бреду сквозь нее, словно пробираясь через море. Смотрю на луну и отрекаюсь, отрекаюсь, отрекаюсь от всего, что было раньше. Куда я, черт возьми, ввязался? Я совершенно не готов иметь дело с чем то подобным. Я совершенно не умею обращаться с такой женщиной, как она.

Она заслуживает гораздо большего, нежели я могу дать. Деньги для нее не имеют никакого значения. Ни одно из моих безумных приключений не произведет на нее впечатления. Мой укомплектованный портфель акций – благодаря маминым финансовым гуру, а не моим заслугам – ни черта не значит. Кто я сам по себе – вот что будет иметь для нее значение.

Ну, и кто я?

Я не знаю.

Твою мать, это больно. Я не знаю, кто я.

Боже, мне нужна гребаная выпивка.

С тобой по новому забилось мое сердце…

Я просыпаюсь в одиночестве. Кровать рядом со мной пуста, простыни холодные, словно на них никто не спал. Тело все липкое, и это вызывает улыбку на моем лице. У меня все болит, но этот факт тоже заставляет улыбаться. Прежде всего бегу в туалет, потом полощу рот освежающей жидкостью, запрыгиваю в душ и отмываю кожу. На полу спальни обнаруживаю футболку Лока – значит, он где то рядом. Проскальзываю в его футболку и, клянусь своей задницей, замираю на секунду, чтобы вдохнуть его запах и насладиться ощущением мужской одежды на своем теле.

Я нахожу его в кухне. На нем ничего, кроме джинсов – расстегнутых и одетых на голое тело с полным отсутствием нижнего белья. Самый офигенно сексуальный вид из всех, что я видела. Заставляет все внутри меня трепетать. Или это воспоминания о том, что он делал со мной и как невероятно заставлял себя чувствовать? Думаю, все вместе.

Он сидит за столом, ноги скрещены под стулом. Напротив него завалявшаяся у меня открытая бутылка виски – мой стратегический запас для чрезвычайных ситуаций. В руке один из купленных мной на распродаже стаканов, наполовину наполненный напитком. На самом деле, этот виски не очень хороший. Я редко пью его, но иногда бывало – в самом начале, когда рана была еще слишком свежа, и я периодически без причин тонула в своем дерьмовом состоянии. Просто из за незначительных моментов, вроде воспоминаний о том, как Олли сказал или сделал что то. Или инстинктивно звала: «Эй, Олли…», а потом осознавала, что его больше нет. Так вот, иногда, когда подобное случалось, я выпивала рюмку или две виски, и обжигающий напиток помогал бороться со слезами. Со временем я перешла на тот этап, когда мне перестал требоваться крепкий алкоголь, и это была победа, достигнутая с таким трудом. Я овладела искусством эмоционального онемения и научилась строить хорошую мину при плохой игре.