Напоминание о приезде мамы-психиатра и папы-архитектора придало силы, я выползла из-под одеяла и в том же темпе поползла на пляж.

Путь до реки казался марафонской дистанцией.

Постепенно холодное утро выправляло мутное сознание, щебет птиц и игра теней поднимали настроение, и к реке я вышла, как омытый росой фальшивый бриллиант. Притворно посверкивая щелками глаз.

Понятовский расстелил на влажном песке матерчатый коврик, макнул меня пару раз с головой в воду и разрешил допить баночку пива.

…Проснулась оттого, что правый бок окоченел, а левый припекало так, что кожа трещала. Гоша держал над моим лицом панаму и отгонял от остального тела жирных слепней.

— Сколько времени? — хрипло поинтересовалась я.

— Одиннадцать, — ответил любимый. — Ты в норме?

— Угу, — прислушавшись к душе и организму, ответила я и пошла в воду.

За свою двадцатилетнюю жизнь напивалась я дважды. Вчера был третий промах. Первый получился от неопытности при расчете сил; второй вышел с горя, но ничего, кроме гадливого ощущения утром, не принес.

Вчера я наказала себя намеренно. Выпила с Линой всю порцию за три года идиотской конфронтации. Синицина надралась из тех же соображений… и еще с тоски.

Так что ей сегодня хуже.

А меня по-прежнему клонило в сон. Не спасали ни купания, ни попытки Гоши закопать меня в песок. Перетащив подстилку под тень корабельных сосен, я улеглась и попросила Понятовского присмотреть за слепнями.

Он и присматривал два часа.

Вероятно, абстинентный синдром — лучшее, что можно придумать для режима ожидания. С какой начинкой прибудет питерская посылка, я даже гадать не хотела, и некоторая вялость сознания пошла на пользу измочаленным нервам. Вместо того чтобы ерзать от нетерпения, я продрыхла все утро на берегу, и к машине старших Понятовских подошла выгулявшаяся, очнувшаяся, с горстью «Тик-така» за щекой.

Архитектор Сергей Яковлевич Понятовский выглядел импозантно даже в шортах. Монументально лысый лоб, умный взгляд из-под непомерно разросшихся бровей, бородка клинышком и кряжистая фигурка сибирского лесоруба. Сергей Яковлевич поддерживал достойную форму на домашних тренажерах.

Ирина Андреевна смотрелась рядом с мужем как готический собор, пристроенный к деревенской баньке, — вся устремлена ввысь, изысканна и благородна, как классика.

Я ее робела. Всегда казалось, что на мужа госпожа Понятовская посматривает свысока, и даже позже, разобравшись в их семейной иерархии, не могла отделаться от этого ощущения. Пожалуй, по молодости лет.

Интеллектуальная и эмоциональная близость Гошиных родителей завораживала. Они понимали друг друга без слов и жестов, не спорили по мелочам и давно разделили сферы влияния — Ирина Андреевна заведовала бытом и воспитанием Гоши, Сергей Яковлевич решал остальные вопросы.

Сегодня у Понятовских намечался праздник в узком семейном кругу. Мое присутствие приняли как должное, я мысленно поблагодарила Гошу за отрезвляющие процедуры и начала ждать, когда нам отдадут посылку.

Получив фанерную кубышку, воспитанный Понятовский-младший помог разгрузить машину и лишь потом, извинившись, увел меня в свою комнату.

В коробке лежало письмо и детский рюкзачок — плюшевый мишка. Пузо у мишки было толстенькое, набитое и пугающе выпирало острыми уголками. Расстегнув «молнию», Понятовский высыпал на диван пять пачек зеленых Франклинов, еще одно письмо и видеокассету.

Обсуждать находку мы не стали. Я уже начинала привыкать к огромному количеству американской «зелени», Понятовского вообще удивить трудно.

Первым вскрыли письмо, адресованное Игорю. Оно начиналось словами «Милый Понтяра». Дальше шла просьба переправить к Боткиной рюкзак и ничему не удивляться.