- Но это все равно я, - тихо добавил призрак. - Всегда только я. Такой же, как сейчас. Один и тот же, Трис. Помни об этом, хорошо?

- Буду. Только не превращайся больше в этого... в это... чудовище. Мне после дворца до сих пор кошмары снятся.

Он покорно вздохнул.

- Хорошо, как скажешь. Может, пойдем уже? Вдруг ушастые заметили, что ты ушла? Всполошатся, завопят, переполох опять поднимется...

- С каких это пор тебя стали волновать чужие тревоги? - с подозрением спросила я.

- С тех пор, как рядом начал крутиться этот Шиир.

- Ширра не станет поднимать панику, - негромко фыркнула я, поднимаясь. - И потом, чего переживать? Он уже давно обошел все окрестности, все обнюхал, облазил и разогнал всевозможных упырей. Мне ничего не грозит, разве нет? Да и следы на земле хорошо видны - я не пряталась, когда уходила. И весточку там оставила, что скоро вернусь. Могут же быть у меня интимные дела, в которых не нужны посторонние? Ширра поймет, не бойся. К тому же он и так всегда знает, где я и с кем.

Рум тяжело вздохнул, проследил за мной долгим взглядом и печально закончил:

- Это-то меня и пугает.

11.

Приближение болота я ощутила задолго до того, как между чахлыми деревцами появился первый заметный просвет. Сперва - по излишне влажному воздуху, от одного прикосновения которого хотелось тщательно вытереться насухо и торопливо сменить рубаху. По рваным клочьям утреннего тумана, неохотно уползающего со звериных троп, когда по ним решительно проходились наши ноги. Затем - по обилию мха, упруго пружинящего при ходьбе, по стремительно растущему числу лужиц и мелких ручейков. Исчезновению лесных великанов, полностью уступивших место куцым зарослям здешних кустарников. А вскоре - еще и по отвратительно знакомому запаху, в котором, кажется, смешались все мыслимые и немыслимые миазмы, что только существуют в этом мире.

Двуединый... никогда не знала, что на свете существует такое многообразие оттенков умопомрачительной по силе вони! Даже протухшие помойки загаженных до нельзя припортовых трущоб, где улицы мылись исключительно водой из-под разложившихся овощей, соленым морским прибоем и прогоркшим содержимым ночным горшков, пахли много лучше, чем застоявшаяся вода в крохотных, поросших тиной озерцах, которые нам приходилось миновать с завидной регулярностью. Тут даже комары дохли на лету, не справляясь с несусветной вонью, птицы отказывались селиться поблизости, ни одной лягушки не было и в помине, водяные червяки не смели пробовать эту воду на вкус, а дикие звери за много верст огибали здешние "водопои", боясь подцепить какую-нибудь заразу. Все живое благоразумно избегало этой огромной клоаки. А мы, наоборот, шли прямиком к ней. Шли, как заведенные, бросая мрачные взгляды по сторонам, настороженно косились, задерживали дыхание, морщились, но не останавливались. И упорно приближались к источнику этого мерзкого запаха, каждую секунду остро сожалея, что природе не было угодно даровать нам хоть какие-нибудь крылья, раз уж не хватало сил похоронить эту многовековую язву под хорошим слоем камней, дерна и тяжелой земли. А природных водоемов здесь было столько, что давно им потеряли счет. Сотни, тысячи, миллионы... и с каждым шагом они становились все больше, глубже, мутнее.

Меня в который раз передернуло.

Привкус разложения чувствуется буквально во всем, заставляет морщиться, дышать ртом и старательно отворачиваться, потому что, кажется, этот гадкий запах всего за несколько часов пропитал все насквозь - одежду, обувь, продукты в заплечных мешках, траву, листья на деревьях и даже нас самих. От него просто некуда деться, от него не сбежать и не спрятаться. Его не забьешь никакими притираниями и эльфийскими благовониями. А если и есть какое-то спасение, кроме способности по многу часов не делать ни единого вдоха, то мне оно, увы, неведомо. Даже подумать страшно, что будет дальше. А еще страшнее - предположить, как сейчас приходится щепетильным и утонченным эльфам, не привыкшим терзать свои благородные носы столь сильными впечатлениями.