– В надежном месте? – воскликнул Фрейд. – Подумайте сами, разве в такие времена это лучшее место? Надо непременно забрать их из этого банка, принадлежащего евреям! Неужели вы не знаете, что все, кого называют Bankjuden, – мишень для нацистов!

– Хорошо, – согласилась Мари. – Я займусь этим.

– Договориться с немецкими властями будет трудно…

– Я поговорю с Зауэрвальдом. Может, мне удастся доверить их здешнему датскому представительству, а потом я увижусь с Анной насчет их публикации.

– Анна тут совершенно ни при чем! – Фрейд в раздражении встал, его била дрожь. – Эти письма не принадлежат ни вам, ни ей. Вы должны забрать их, если только это еще возможно, и как можно скорее! Это жизненно необходимо, понимаете?

Мартин наверняка в последний раз видел дом, где провел столько счастливых дней. Ничто не изменилось тут с детства или очень мало. Кабинет отца со статуэтками, комната, где он так любил беседовать с ним. Пора сказать прощай всей его жизни. Нужно несокрушимое мужество, чтобы покинуть эту квартиру, где он всегда жил, комнаты, где играл, работал, говорил, слушал, смеялся и плакал со своими сестрами и братьями. В этих стенах до сих пор слышится эхо детских голосов, собачьего лая, отголоски семейных трапез вместе с родителями и тетей Минной, и мягкие, но порой тяжелые шаги отца, их радостные возгласы и слезы. Он прощается со своим детством.

А его отец, которого он так любил и старался отличиться в его глазах? Будучи помоложе, он частенько желал ускользнуть от него, потому что отец казался ему подавляющим монументом. Он не хотел брать на себя роль старшего сына. Он хотел быть свободным. Но стал изучать право, чтобы угодить отцу. Однако потом, с появлением издательства, они сблизились, и отец доверил ему свои дела, чтобы он был как можно ближе к нему. Словно не хотел, чтобы он отдалялся.

С тех пор как Мартин прочитал адресованное Флиссу письмо, он стал лучше понимать отца. Кое-что взволновало его. Словно отец примирился с той внутренней борьбой, которую сын вынужден вести ради того, чтобы жить собственной жизнью. Когда он был ребенком, отец не играл с ним, поскольку был занят своими каждодневными трудами ради прогресса человечества. Но, какими бы важными ни были эти труды, всякий раз, когда дети обращались к нему, он откладывал любые дела и уделял им все свое внимание. С каждым из своих детей он заключал договор об абсолютной откровенности, так что они говорили друг другу все, без уверток и затрагивали любые, даже самые табуированные темы. Он хотел, чтобы у его детей было все, что нужно. Хотел знать их потребности, чтобы оказать им медицинскую, финансовую или психологическую помощь. Между ними не было никакого стеснения, а всего лишь желание ясности и искренности, которые характеризовали этот острый как клинок взгляд, которым отец смотрел на людей. Он никогда не ошибался.

– Вы ведь скоро присоединитесь ко мне, – проговорил он и добавил: – Правда, папа?

Зигмунд согласился, хотя было ясно, что он хочет им сказать: будущего не знает никто.

Анна тоже стояла здесь, с тревогой глядя на брата. Теперь она оставалась одна, и Мартин знает, что она снова пожертвует собой ради отца, поскольку не может иначе. Он даже не пытался убедить ее уехать, поскольку знал, что это напрасный труд: она последует за отцом до самой смерти.

– Папа, – начал Мартин, – я знаю, что не всегда давал тебе повод гордиться мной. Я часто был слишком порывистым… глупым… беспорядочным… В конечном счете я сознаю свою ответственность. Я давно должен был уничтожить все документы, как ты мне говорил. Обещай мне поскорее приехать, – добавляет он, подавив рыдание.