— Верно! — сочувственно отозвался слушатель. — Пробовали поступить в конную полицию? — спросил он.

— Пробовал, да не приняли, — был ответ, — экзамена не выдержал.

— Ну, а что вы думаете о железной дороге, если так? — спросил Гемстид.

— А что вы сами думаете о ней? — спросил Кэртью.

— О, я о ней не думаю, я не занимаюсь черной работой, — гордо ответил маленький человечек. — Но кто не брезгует ею, тот наверное найдет там занятие.

— Ради Бога, скажите мне, куда я должен направиться? — воскликнул Кэртью, вставая.

Проливные дожди не прекращались, страна уже всюду терпела от наводнений; железная дорога с каждым днем требовала все больше рабочих, начальник объявлял об этом; но «безработные» предпочитали жить милостыней и воровством, и землекоп, даже любитель-землекоп, мог диктовать плату на рынке. В ту же ночь, после скучного путешествия и перемены поездов, чтоб избежать обвала, Норрис очутился в грязной выемке за Южным Клифтоном и впервые попробовал свои силы на черной работе.

Дождь лил, не ослабевая, уже несколько недель. Весь передний склон горы сползал к морю, лавины глины, камней и вывороченных с корнями деревьев обрушивались на прибрежные утесы, на взморье или в буруны. Дома сносились и разбивались, как орехи; другие, которым грозила опасность, стояли пустыми, с открытыми дверьми, с холодными печами, без обитателей, разбежавшихся кто куда. Ночью и днем огонь пылал на стоянке рабочих; ночью и днем горячий кофе был к услугам переутомленных тружеников; ночью и днем инженер объезжал свой участок со словами поощрения, ласковыми и грубыми, соответствовавшими характеру людей. Ночью и днем стучал телеграф, разнося печальные известия и тревожные вопросы. Редкие поезда медленно двигались по насыпи, то и дело давая сигналы, и останавливались у опасных мест, точно живые существа, чующие опасность. Начальник поста спешно осматривал свои работы, подавал (попросту криком) сигнал двигаться; вся партия выстраивалась вдоль линии и смотрела, затаив дыхание или разражалась коротким «ура!» убедившись, что поезд миновал опасный пункт и устремляется дальше при слабом дневном свете, пробивающемся сквозь тучи, или при мерцании ламп в сгущающихся дождливых сумерках.

Одну из таких сцен Кэртью не забудет до гроба. Дул сильный ветер с моря; высокий прибой, на расстоянии пятисот футов под его ногами, бомбардировал подножие крутого берега, а неподалеку боролось с волнами судно, призывая на помощь ружейными выстрелами. Кэртью смотрел и слушал, когда появился поезд и остановился, выпуская вавилонскую башню дыма и удручая сердца людей пронзительным звуком своего свистка. Инженер был тут же; он побледнел, давая сигнал; поезд тронулся черепашьим шагом; но гора дрогнула и как будто двинулась вниз; рабочие инстинктивно ухватились за кустарники и деревья; тщетная предосторожность, такая же тщетная, как выстрелы злополучных моряков. Однако и на этот раз испуг оказался напрасным: поезд прошел благополучно; Кэртью перевел дух и, вспомнив о погибающем корабле, взглянул вниз. Корабль исчез.

Так проходили дни и ночи; титанический труд при трагических обстоятельствах. Кэртью изнемогал от бессонницы и кофе; его руки, размягченные влажностью, были изрезаны в лоскутья; но он наслаждался еще неведомыми ему душевным миром и телесным здоровьем. Чистый воздух, физическая работа, постоянная необходимость усилий, — все это было как раз тем, чего недоставало до сих пор в его бестолковой жизни, и настоящим лекарством против его жизненного скептицизма. Провести поезд — такова была повторяющаяся задача; не оставалось времени спрашивать, какая в ней надобность. Кэртью, лентяй, мот, праздношатающийся дилетант, был вскоре замечен, заслужил похвалы и выдвинулся.