Я слышал тот же рассказ из уст того же рассказчика в Сан-Франциско; даже тогда его манеры возбудили мое подозрение. Но офицер был ненаблюдателен.
— Ну, капитан страшно торопится, — сказал он, — но мне поручено оказать вам всю помощь, какую я в состоянии оказать, и в случае надобности вызвать сигналом другую шлюпку. Что я могу сделать для вас?
— О, мы не отнимем у вас много времени, — весело ответил Уикс. — Мы совсем готовы — сундуки, хронометр, документы, все.
— Но разве вы хотите оставить судно? — воскликнул офицер. — Кажется, оно сидит некрепко; не можем ли мы стянуть его с мели?
— Без сомнения, можем; но сможем ли мы заставить его плыть, — это другой вопрос. У него пробоина в носовой части, — возразил Уикс.
Офицер покраснел до ушей. Он был неопытен и сознавал это; подумал, что уже выдал себя, и не хотел еще больше оскандалиться. Ему и в голову не приходило, что капитан может обманывать его.
— Очень хорошо, — сказал он. — Велите же вашим людям снести багаж в шлюпку.
— Мистер Годдедааль, прикажите матросам сносить багаж, — распорядился Уикс.
Команда все это время была как на иголках. Это желанное распоряжение явилось для нее солнцем в полночь; Гадден залился слезами, громко всхлипывая. Тем не менее дело было окончено быстро: люди, сундуки и узлы живо очутились за бортом; шлюпка отчалила и вскоре вышла из длинной тени „Летучего Облачка“.
Дело, таким образом, наладилось. Постыдное крушение превратилось в образцовое; они разделались с судном, они благополучно уехали; расстояние между ними и уликами росло. С другой стороны, они приближались к военному кораблю, который мог оказаться для них тюрьмой и привезти их на виселицу; о котором они не знали, куда и откуда он идет; и сомнение давило их как жернов.
Уикс вел разговор. Голос его чуть слышно звучал в ушах Кэртью, точно голос человека, говорящего где-то вдали, но значение каждого слова поражало его, как пуля.
— Как назвали ваш корабль? — спросил Уикс.
— „Буря“, разве вы не знаете? — отвечал офицер.
„Разве вы не знаете? Что бы могло это значить? Может быть, ничего; может быть, то, что корабли уже встречались“. Уикс собрал все свое мужество.
— Куда вы идете? — спросил он.
— О, мы осматриваем эти несчастные островишки, — сказал офицер. — Затем пойдем в Сан-Франциско.
— А, значит, вы идете из Китая, как и мы? — продолжал Уикс.
— Из Гонконга, — сказал офицер и плюнул в море.
Из Гонконга. Значит, все пропало; как только они будут на корабле, их арестуют: судно будет осмотрено, кровь найдена, лагуна, быть может, обследована, и тела убитых явятся засвидетельствовать убийство. Кэртью почувствовал почти непреодолимое побуждение встать, громко крикнуть и броситься за борт; казалось совершенно бесполезным притворяться, увертываться от неизбежного, стараться выиграть несколько сотен секунд мучительного ожидания, когда позор и смерть так очевидно приближались. Но неукротимый Уикс упорствовал. Лицо его было как у трупа, голос едва можно было узнать; самый тупой из матросов и офицеров должен бы был, по-видимому, заметить эту перемену и прерывающийся голос. Но он упорствовал, он хотел убедиться.
— Славный город Гонконг! — сказал он.
— Право, не знаю, — сказал офицер. — Мы простояли там только полтора дня; получили приказ и отправились прямехонько сюда. Чертовски скучное плавание.
Он принялся описывать злоключения „Бури“ и жаловаться на них.
Но Уикс и Кэртью уже не слушали его. |