— Вы не спрашивали, — ответил я, краснея до ушей под его недоумевающим взглядом.

Беллэрс первый нарушил молчание, любезно сообщая мне все, что мне оставалось узнать.

— Раз вы знаете адрес мистера Диксона, — сказал он, видимо сгорая желанием отделаться от нас, — то, я полагаю, мне нет надобности задерживать вас дольше.

Не знаю, что чувствовал Пинкертон, мне же было смертельно не по себе, когда мы спускались по лестнице из берлоги этого угреватого паука. Все мое существо было напряжено в ожидании вопроса Джима, и я готовился признаться во всем — пожалуй, почти со слезами. Но мой друг ничего не спросил.

— Надо торопиться, — сказал он, направляясь к ближайшей стоянке извозчиков. — Нельзя терять времени. Я, как видите, изменил план. Незачем платить этому крючку за комиссию.

Я снова ждал вопроса и снова обманулся. Видимо, Джим боялся касаться этого предмета, и я почти ненавидел его за этот страх. Наконец, когда мы уже сидели в экипаже и катили на Миссион-стрит, я не мог больше выдержать.

— Вы не спрашиваете меня, как я узнал адрес, — сказал я.

— Нет, — отвечал он быстро и робко, — как же это случилось? Я бы не прочь узнать.

Этот робкий тон оскорбил меня, как пощечина; я мигом разгорячился.

— Я должен просить вас не спрашивать меня об этом, — сказал я. — Это обстоятельство, которого я не могу объяснить.

Я готов был все отдать, чтобы вернуть обратно эти нелепые слова, особенно когда Пинкертон, схватив мою руку, ответил:

— Ни слова более, дружище, этого довольно; я убежден, что вы совершенно правы!

Возвращаться к этому предмету было свыше моих сил, но я поклялся про себя, что сделаю все для успеха этой безумной спекуляции и дам себя разрезать на куски прежде, чем Джим потеряет хоть доллар.

Когда мы приехали по адресу, мне пришлось думать о других вещах.

— Мистер Диксон? Он уехал, — сказала хозяйка.

— Куда уехал?

— Право, не могу вам сказать, — отвечала она. — Он мне совершенно незнаком.

— Он отправил багаж, сударыня? — спросил Пинкертон.

— У него не было багажа, — последовал ответ. — Он приехал вчера вечером и уехал утром с саквояжем.

— Когда он уехал? — спросил я.

— Около полудня, — отвечала хозяйка. — Кто-то позвонил по телефону и спросил его, и я уверена, что он получил какие-нибудь важные новости, так как уехал немедленно, хотя комната была нанята на неделю. Он был сильно взволнован, должно быть, кто-нибудь умер.

Мое сердце так и екнуло, похоже, моя идиотская выходка действительно спугнула его, и я снова спрашивал себя: «Почему?» и на минуту забылся в вихре несостоятельных гипотез.

Вернувшись к сознанию окружающего, я услышал вопрос Пинкертона:

— Каков он из себя, сударыня?

— Очень чисто выбритый господин, — сказала хозяйка.

Нам не удалось добиться от нее более обстоятельного описания.

— Поезжайте в ближайшую аптеку, — сказал Пинкертон, и когда мы приехали, телефон снова выступил на сцену и конторе Тихоокеанского Почтового Пароходства был сделан запрос:

— Когда ушел в Гонолулу последний китайский пароход?

— «Город Пекин» отправился сегодня в половине второго, — последовал ответ.

— Ясное дело, — сказал Джим. — Он отплыл, не будь я Пинкертоном. Отправился с целью предупредить нас на Мидуэй-Айленде.

Я был не вполне уверен, некоторые обстоятельства дела, неизвестные Пинкертону, — например, испуг капитана, — заставляли меня думать иначе; и мысль, что я обратил в бегство мистера Диксона, хотя опиравшаяся на очень шаткое основание, упорно сидела в моей голове.